Предания нашей улицы
Шрифт:
— И последую!
— Замолчи! Мне надоели твои глупости. Умейма горестно проговорила:
— Не будет нам житья рядом с Идрисом после того, что произошло.
— Так с чем же ты вернулся? — снова обратился Адхам к Хумаму.
Хумам, голосом, в котором не было и следа радости, отозвался:
— Дед пригласил меня жить в Большом доме.
Адхам ожидал услышать еще что-нибудь, но, не дождавшись продолжения, с отчаянием воскликнул:
— А мы? Что он сказал о нас?
— Ничего, — печально качая головой, сказал Хумам. Смех, которым отозвался на это слово Кадри, напоминал укус скорпиона. Он спросил брата с издевкой:
— Так зачем же ты явился? Действительно, подумал Хумам, зачем я явился? Наверное, лишь затем, что такие, как я, не могут
— Я много говорил ему о вас.
— Весьма признательны. Но отчего же все-таки он предпочел тебя нам?
— Ты прекрасно знаешь, что я здесь ни при чем.
— Нет сомнения, сынок, вздохнул Адхам, ты лучший из нас.
— А ты, отец, с горячностью воскликнул Кадри, чем хуже ты, всегда вспоминающий своего отца лишь добром, хотя он этого и не заслуживает?!
— Ты ничего не понимаешь, Кадри.
— Да этот человек хуже сына своего, Идриса! Умейма с мольбой схватила Кадри за рукав:
— Ты надрываешь мне сердце, сынок, а себе не оставляешь никакой надежды.
— Надежда только здесь, на пустыре. Поймите вы это наконец и успокойтесь. Перестаньте возлагать надежды на этот проклятый дом. Я не боюсь ни пустыря, ни самого Идриса. На каждый его удар я могу ответить десятью. Плюньте на Большой дом и живите спокойно.
Слова Кадри заставили Адхама задуматься. Разве может жизнь вечно оставаться такой? И почему, о отец, ты пробудил в наших душах стремление к тебе прежде, чем согласился простить нас? Что может смягчить твое сердце, если даже все эти долгие годы его не смягчили? Что пользы надеяться, если все перенесенные страдания не оправдали нас в глазах того, которого мы все любим, и не снискали нам его милости? Вслух же он сказал:
— Так с чем же ты пришел к нам, Хумам?
Хумам смущенно объяснил, что дед велел ему попрощаться с семьей и после этого возвращаться.
Умейма, как ни пыталась, не сумела сдержать рыданий, а Кадри злобно бросил:
— Чего же ты ждешь?
Тут Адхам решительно сказал:
— Иди, Хумам! Иди с миром, и да хранит тебя Господь!
— Да, да, — с притворной серьезностью подхватил Кадри, — иди, герой, и не обращай ни на кого внимания!
— Не смей издеваться над братом, — строго прикрикнул на сына Адхам, — он лучший из нас!
— Он хуже всех нас, — отрезал Кадри. Молчавший все это время Хумам воскликнул:
— Если я решу остаться, то не ради тебя, Кадри!
— Иди и не раздумывай, — заявил Адхам.
— Да, да, иди с миром, — сквозь слезы пролепетала Умейма.
— Нет, мама, я не пойду.
— Да ты в своем уме, Хумам? — удивился Адхам.
— Это слишком серьезно, отец, надо все обдумать и обсудить.
— Здесь не о чем думать. И не вводи меня в новый грех. Указывая на хижину Идриса, Хумам решительно сказал:
— Мне кажется, грядут события. Кадри насмешливо заметил:
— Если ты не можешь защитить даже самого себя, то к чему беспокоиться о других?
— Лучшее, что я могу сделать, — презрительно откликнулся Хумам, — это не обращать внимания на твои слова.
— Иди же, Хумам, — взмолился Адхам. Направляясь к хижине, Хумам промолвил:
— Я остаюсь с тобой.
19
Лишь узкая полоска вечерней зари догорала на небе. Кругом не было видно ни души. Кадри и Хумам остались в пустыне наедине со своими овцами. За целый день братья не сказали друг другу ни слова. Полдня Кадри где-то пропадал, и Хумам догадывался, что он разыскивает следы Хинд. Ему одному пришлось пасти стадо, сидя в тени скалы.
Внезапно, это прозвучало как вызов, Кадри спросил брата:
— Скажи мне, какое решение ты принял: идти к деду или оставаться?
— Это мое дело, — нехотя ответил Хумам.
Ответ его вызвал у Кадри приступ злобы, лицо его помрачнело, как мрачнеет гора Мукаттам в вечерних сумерках.
— Почему ты остался? И когда уйдешь? Когда наконец наберешься смелости объявить о своем решении?
— Я остался, чтобы разделить
— Этими словами ты прикрываешь свою зависть ко мне, — усмехнулся Кадри.
— Ты скорее заслуживаешь жалости, — удивленно покачал головой Хумам.
Дрожа от ярости, Кадри приблизился к брату и хрипло проговорил:
— Ненавижу, когда ты умничаешь!
Хумам осуждающе посмотрел на брата, но ничего не ответил, а Кадри продолжал:
— Сама жизнь должна испытывать стыд оттого, что дана такому, как ты.
Хумам твердо выдержал испепеляющий взгляд брата.
— Я не боюсь тебя, знай это!
— Этот старый обманщик обещал тебе свое покровительство?!
— Злость превращает тебя в ничтожество.
Внезапно Кадри ударил брата по лицу. От неожиданности Хумам покачнулся, но устоял и ответил брату пощечиной, воскликнув:
— Не сходи с ума!
Тогда Кадри быстро нагнулся, схватил с земли камень и швырнул его в брата. Хумам не успел увернуться, и камень ударил его прямо в лоб. Юноша ахнул и застыл на мгновение. В глазах его вспыхнул гнев, но тут же погас, как пламя, засыпанное песком. Взгляд его остановился, казалось, что глаза смотрят куда-то внутрь. Он зашатался и рухнул лицом вниз. Кадри разом очнулся от своего гнева, который уступил место ужасу. Он замер на месте, не сводя глаз с поверженного брата, ожидая, что тот поднимется или хотя бы пошевелится. Но напрасно. Тогда он склонился над братом, протянул руку, осторожно потряс его за плечо, но Хумам не шевельнулся. Кадри перевернул его на спину, стер с лица песок. Глаза Хумама были широко открыты, но он оставался недвижимым. Опустившись на колени, Кадри принялся изо всех сил трясти брата, растирать ему грудь и руки, со страхом глядя на кровь, обильно струящуюся из раны на лбу. Он звал брата, умолял ответить ему, но Хумам молчал. Молчание его было столь глубоким, что казалось, немота — его вечное и изначальное свойство, так же как и недвижимость, не похожая даже на неподвижность камней, составляющих все же часть природы… Полный, абсолютный покой, отрешенность, безучастность. Будто он упал на землю неведомо откуда и не имеет к ней ни малейшего отношения. Кадри догадался, что это и есть смерть. В отчаянии он стал рвать на себе волосы, озираясь вокруг, но никого не увидел. Одни овцы бродили по пустыне да насекомые ползали по песку. Никому не было до него дела. Ночь уже надвигалась. Тогда он решительно встал, взял свой пастуший посох и, выбрав место между большой скалой и горой Мукаттам, стал рыть яму, выгребая песок руками. Он работал долго и упорно, обливаясь потом, и руки его дрожали от напряжения. Закончив, он подошел к брату, снова потряс его и окликнул последний раз, уже не надеясь на ответ. Потом ухватил его за ноги, подтащил к яме и уложил в нее. Постояв немного, он вздохнул и стал засыпать тело песком. Затем отер рукавом пот с лица и присыпал песком капли крови, оставшиеся на земле. После чего в полном изнеможении упал на землю, чувствуя, что силы покидают его. Ему хотелось плакать, но слез не было. Смерть победила меня, подумал Кадри. Я не звал и не желал ее, но она приходит сама, когда захочет. Если бы я мог превратиться в барана, то затерялся бы среди овец. Если бы стал песчинкой, исчез бы среди множества других. Раз я не способен вернуть жизнь, я не имею права прибегать к силе. Никогда, никогда этот взгляд не сотрется из моей памяти. Тот, которого я похоронил, уже не принадлежал миру природы. Но это я сделал его таким!
20
Кадри вернулся домой, гоня перед собой стадо. Тележки Адхама поблизости не было. Из лачуги раздался голос Умеймы:
— Что вы так задержались сегодня?
— Меня сморил сон, — ответил Кадри, загоняя овец в стойло. — А разве Хумама еще нет?
Умейма ответила, пытаясь перекричать голоса маленьких детей:
— Нет! А разве он не с тобой?
С трудом проглотив слюну, Кадри проговорил:
— Хумам ушел после полудня и не сказал куда. Я думал, он вернулся домой.