Предатель
Шрифт:
– Он подбривает брови и выщипывает волосы на ногах! – Копоний хмыкнул.
– Не горячись, мой друг! Нам нужен холодный рассудок, – урезонил сенатор и, не спеша, повел прокуратора вокруг бассейна.
Квириний знал древний род Копониев и еще в Риме встречался с нынешним наместником Иудеи. В повадках прокуратора, в его презрении к изнеженности, в грубоватой солдатской речи и в нетерпимости к необязательным людям было нечто издревле ценимое в старых аристократических семьях столицы, еще помнивших демократические традиции сенаторской республики. Именно такой человек, волевой и энергичный, необходим был Гаю Юлию Октавиану здесь, а не при дворе, где хватало лизоблюдов, и император собственноручно внес в выборочные списки имя Копония. Вопреки указанию Августа для обоих высших сословий империи о необходимости иметь семью для получения высших должностей, Копоний был не женат. Это давало пищу, как слышал сенатор, грязным пересудам об императоре и его ставленнике. Вьющиеся локоны, высокий лоб, длинные ресницы и раскосые глаза, горбинка на носу и мужественная ямка на подбородке. Всякое может быть! Так или иначе, небрежение вердиктом не мешало удаче Копония, и в свои тридцать пять он был сановит и богат, о чем мечтали самые честолюбивые отпрыски родовитых семей. Сенатор подумал: высший удел этого красавца, политика вне столицы – пожизненное наместничество в одной из провинций империи и почетная старость на пригородной вилле близ Рима.
– Неужели он способен выполнить твое поручение? – спросил Копоний.
– Он не так глуп, если сумел освободиться от римского конвоя! – Квириний иронично покривил рот. Прокуратор покраснел, наконец, сообразив: царь его надул. – Не сомневаюсь, мой друг, что ты с удовольствием взял бы на откуп и тетрархию царственного Антипаса. Это принесло бы тебе двести талантов в год. К шестистам талантам его брата, – бесстрастно продолжал сенатор. Шрам на подбородке прокуратора побелел от негодования. Ему послышался язвительный намек на то, что службу императору он совмещает с личной выгодой. Род Копониев издавна занимался откупами. Чтобы не ответить дерзостью ехидному старику, Копоний пригубил из кубка. – Однако напомню, ценз, назначенный Божественным, подразумевает точные, а не приблизительные данные о подданных, способных платить налоги.
– Кто-то сомневается в добросовестности моих людей? – с вызовом спросил Копоний.
– Добросовестность в их же интересах… – развел руками консул, и нельзя было разобрать поощрение или угрозу в его словах. – Впрочем, хорошо, что ты избавил нашего друга от почетного конвоя, – римляне примирительно переглянулись. – Уточним наши дела.
Вдали от Рима ощущение изгнанничества делало их товарищами. Копоний подчинялся непосредственно императору. Но остерегался влиятельного и опытного «лиса» Квириния. Август удалил его из Рима, «избрав» в консулы. Затем по закону по истечении консульских полномочий полагалось наместничество в одной из провинций. Многие в Риме видели в назначении знак высочайшего доверия. Даже после блистательно дипломатической победы Августа над Парфянским царством – эта победа вернула легионные орлы и знамена Красса и Антония в Капитолийский храм и утвердила в Армении, вопреки желанию царя Парфии Фраата четвертого, ставленника Рима, царя Тиграна третьего – император держал в Сирии группировку из четырех легионов. Сорок тысяч обученных наемников. Плюс вспомогательные отряды. И, хотя бывший консул по сенатскому закону не имел права командовать войсками, император назначил его легатом и лично утвердил его имя, когда в третий и в последний раз пересматривал сенатские списки. Старику оставалось лишь получить одежды триумфатора, лавровый венок, право на курульное кресло и статую, завистливо думал Копоний.
Теперь, слушая размеренную речь старика, его последовательные выводы, Копоний дивился проницательности сенатора, быстроте, с которой тот вник в местные обычаи и учел выгоды всех сторон.
Внешняя простота Копония подкупала доверчивых людишек и солдатню, и скрывала незаурядного мистификатора. Изображая перед императором сообразительного солдафона, необходимого Августу, новоиспеченный прокуратор твердо знал свою цель: сенаторство и богатство. А старик точно определил возможности своего честолюбивого товарища и мягко осаживал его чрезмерные чаяния.
Квириний не вмешивался в то, как выполнит финансовое поручение его младший товарищ. Первые известия из Десятиградия, тетрархии Филиппа, младшего из трех сыновей Ирода, выявили прежние жульничества: за десять лет податное население городов увеличилось на треть! Того же следует ждать в других областях. Следовательно в интересах императорского фиска сумма откупа увеличится. Ценз же следует проводить еще тщательнее: это выгодно сборщикам – сенатор кивнул Копонию. Они обсудили, проводить ли перепись по римскому закону – по месту жительства, или по иудейскому обычаю – в городах, где берут начало иудейские роды.
– К чему их дразнить? Предрассудки этих несчастных превосходят здравый смысл, – заключил Квириний. – Пусть они приходят в твои города. В твоей области древних городов достаточно. Ослушавшихся ты на основании их закона принудишь повиноваться. Царственные братья не станут возражать против действий римской армии в их областях на их же благо. Пусть ведут ценз в подчиненных им областях. На случай волнений, твой гарнизон в Ершалаиме наведет порядок в тетрархиях, где живут приписанные к твоим городам иудеи.
Чтобы успокоить жречество, Квириний подтвердит древний декрет Антиоха третьего за 554 год от основания Рима, для иудеев – «…совет старейшин, жрецы, ученые книжники Храма и певцы святилища освобождаются от подоходного налога, податей на венок и соляной сбор…» Квириний процитировал на память и добавил: это они обсудят с первосвященником. Вельможи согласились: первосвященник Иоазар не найдет язык с народом. К тому же император будет недоволен, узнав, что у власти остались люди опального царя. Прокуратор предложил достойного приемника: Анана, сына Сефа. Пока же решили не торопиться…
В завершении Копоний пересказал немногое, что выяснил о зачинщиках беспорядков в Галилее. Старик насупился, и, казалось, его похожий на огурец нос навис больше обычного над тонкими губами.
– А теперь отдохни, а я подумаю, мой друг, – сказал сенатор. Копоний отдал кубок рабу и отправился за провожатым в покои.
В пурпурной лацерне, в синдоне из белого шелка, расшитом жемчугом и алмазами, в золотой диадеме, украшенной изумрудами и агатами, тетрарх Галилеи и Переи величественно шел по анфиладе комнат бывшего дворца своего брата. Бледное с клиновидной черной бородкой лицо Антипаса было надменно-спокойным: тетрарх был готов к милости сильного, равно как и к казни. Свита и рабы, с богатыми подарками в кованых сундуках из кедра, почтительно отстали. Они настороженно поглядывали на римскую стражу. Гвардейцы недвижным строем указывали путь процессии и недоуменными взглядами провожали четверовластника: тот поминутно подносил к носу полевую фиалку.
Поспешный вызов не в Антиохию, а в пригород Иерихона, внезапный, с полдороги, отъезд Копония и унизительный «почетный» конвой его отряда; приказ римской стражи телохранителям тетрарха оставаться у ворот, а свите – князьям и военачальникам – разоружиться, все это предвещало беду: Квириний, данной ему властью, мог отправить на суд императора любого наместника из своей провинции.
Дорогой Антипас перечитал письмо славного Тиверия. Достойный сын Ливии Друсиллы, всегда благоволивший к старшему сыну Ирода Великого, уверял тетрарха в дружбе и полагал: низложение Архелая открывает путь Ироду Антипе к диадеме его великого отца. Римские боги по-своему распорядились надеждой, сохранив лишь расположение влиятельного друга и его матери.
Воевать с Римом – безумие! Но в мстительных мыслях Ирод Антипа возглавлял объединенное войско свое и тестя, аравийского царя Арета. Мечами возвращал себе не только тетрархию, но и все царство. Впрочем, в долине тени пальм остудили разгоряченные помыслы Антипаса. У стен беломраморного дворца тетрарх подавил гнев и унял страх. Он вверил себя судьбе и воле Предвечного.
Римляне в белых тогах, похожие на две большие моли, разговаривали в глубине атрия. Квиринии с пурпурной каймой на виду, по прямому краю одежды, через плечо, грудь и в толстом умбоне, а под тогой туника с короткими рукавами, чтобы никто не заподозрил консула в изнеженности. Тунику он скрепил на правом плече на греческий манер золотой фибулой. Минимум роскоши. Ею кичатся лишь молодые выскочки в Риме! На ногах высокие парадные кальцеи из красной кожи. Эти знаки сенаторского достоинства должны внушить почтение к власти и избавить этнарха от вредных иллюзий.