Предатели

Безмозгис Дэвид

Русский вошел в раж и, с вызовом поглядывая вокруг, уже не ждал ни от кого солидарности. Он вызверился на Танкилевича.

— Черта с два я стану просить прощения у таких, как ты! Тебе особо деньги дают, а у меня дыра в кармане. Мало немцы вас положили в сорок первом!

«Приехали», — подумал Танкилевич. Фитиль был подожжен, и заряд сдетонировал. Кровь у него закипела. Он маханул хеседскими банкнотами перед лицом русского.

— Я тебя уничтожу, мразь! — взревел он.

— Ага, как же, попробуй только!

Но между ними уже кинулась молодая женщина с дочкой.

Работяга успел перехватить русского и крепко его держал. Кассирша очнулась и заявила:

— Ведите себя культурно, а то полицию позову!

На этом спектакль в общем и в целом завершился.

Танкилевич вышел с рынка сердце так и не унялось, авоська с продуктами тяжело оттягивала руку, — и уныло побрел на остановку троллейбуса.

Девять

Обычно Танкилевич с дороги звонил Светлане, чтобы она встретила его на машине. Сегодня он звонить не стал. А когда она позвонила, не ответил. И все же, выйдя из троллейбуса и не увидев ее в ту же секунду, он разозлился. Авоська била по бедру, бритвой резала плечо, пока он брел от конечной остановки троллейбуса к дороге, где находилась стоянка машин и такси. Вечерело, но солнце еще не садилось, и все было прекрасно видно. Не успел он сделать несколько шагов, как заметил Светлану — она шла ему наперерез. По ее лицу, ее поведению было ясно, что она уже все поняла.

— Отказала?

— Не хочу об этом говорить, — отрезал Танкилевич.

Светлана потянулась за сумкой, Танкилевич сделал вид, что не отдаст.

— Не геройствуй, ты едва живой, — сказала Светлана и отобрала сумку.

До машины шли молча, Светлана по пути украдкой поглядывала на него.

Была ли за сегодняшний день хоть одна светлая минута? За целый день человеческой жизни? От рассвета до заката? Хоть один просвет? Да, один был. Неподалеку от продуктового рынка, когда он остановился перевести дух, его нагнали молодая женщина и ее дочурка. Он ничего от них не ждал, отвел глаза. Но женщина сказала: «С моей матерью работала еврейка, врач-окулист. Муж ее был химиком. Честные, уважаемые люди. Теперь они в Израиле. Сколько таких ценных кадров мы потеряли? Интеллигентов. Специалистов. Тысячи! Я их понимаю. Дремучая у нас страна, и люди дремучие. Мне стыдно перед дочерью за нашу страну».

Они молча убрали продукты в багажник, и Танкилевич разместился на пассажирском сиденье. Светлана молча вырулила на дорогу и двинулась в сторону дома. Своим молчанием Танкилевич словно безмолвно приказывал и Светлане сохранять молчание. Но постепенно жене становилось невтерпеж молчать, а заставить ее так долго сдерживаться ему никогда не удавалось. Он резко повернулся к ней и крикнул:

— Что ты хочешь от меня услышать? Она плюнула мне в лицо! Вот и весь сказ.

— Не надо было тебя одного отпускать, — сказала Светлана — это был давний предмет их склок.

— Допустим, ты бы поехала со мной. Тогда бы у нас вдвое больше ушло на проезд, а Нина Семеновна нас и на порог не пустила бы.

— Почему? Потому что я не еврейка?

— Разумеется, потому что ты не еврейка! — рявкнул Танкилевич. — Не говори глупостей. Это еврейская

организация. Они считают, что даже мне ничего не должны, а тебе и подавно.

Они уперлись в стоявший посреди дороги белый туристический автобус. Судя по красным надписям на корпусе, он был из Польши. Светлана вытянула шею, чтобы увидеть, в чем дело.

Машины сзади принялись сигналить.

— Заглох?

Светлана продолжала смотреть и не отвечала.

— Ну что там? — не отставал Танкилевич.

Автобус тронулся.

— Что там было? — снова спросил Танкилевич.

Они двинулись следом за автобусом, но ничего особенного не обнаружили. Не было ни обломков, ни пострадавших. Только в отдалении — равнодушные деревья и дома да склон холма на востоке. Всё как всегда. Ничего, что могло отвлечь водителя. Вообще ничего.

— Не день, а сплошные разочарования, — вздохнул Танкилевич.

Тут Светлана и сообщила ему новость: у них постояльцы. «Не так чтобы утешить, как чтобы похвастаться», — подумал Танкилевич. Размахивает этой новостью, словно победным знаменем. Еще бы: пока он вел неудачные переговоры в Симферополе, она на неделю обеспечила им жильцов. Жильцов, которые заплатили сполна и вперед. Жильцов, которые к тому же евреи. Последний козырь она выложила с особой значительностью. От Танкилевича ее намек не укрылся. В данный конкретный момент постояльцы, евреи, — это не просто источник недельного дохода от сдачи жилья. Они — второй шанс! Спасение!

Услышав эту полнейшую детсадовскую чушь с хромающей на обе ноги логикой, Танкилевич поморщился от мысли, что он женат на особе, чей мозг погряз в подобных благоглупостях.

— Кто они? — сухо спросил он.

— Мужчина и молоденькая женщина, — ответила Светлана, его тон ее обидел.

— Кто они друг другу?

— А нам что за дело? Они такие не первые и не последние.

— Они сказали, откуда они?

— Из Америки.

— Но они русские?

— Да. По-русски говорят не хуже нас с тобой.

— А в России где жили?

— Я не спрашивала. Скорее всего, в Москве или Петербурге. На провинциалов не похожи. Скорее, на птиц высокого полета. Особенно мужчина. Иначе не видать бы ему такой хорошенькой спутницы. Сам-то он далеко не красавец. Так, человеческий огрызок в широкополой шляпе и темных очках. Еврей-коротышка, чисто как на карикатурах рисуют. Умный, себе на уме. Только все равно ни одна девушка не связалась бы с таким невидным типом — значит, он либо богач, либо важная шишка.

Танкилевичу словно удавку на шею набросили. Опять эта старая ржа, что разъедала его изнутри. Светлана, ничего не заметив, готова была и дальше молоть языком, но он ее оборвал.

— Сколько, ты сказала, этому мужчине?

— Сколько? Я бы дала ему лет шестьдесят. Не меньше.

Перед глазами все померкло. Поразительно, как Светлана не видит очевидного — упивается своей ловкостью, своей деловой хваткой. Показался их дом. Светлана свернула на подъездную дорожку.

Постепенно стала опускаться ночь. В доме было темно. Не горел свет и в окнах еврейских постояльцев.