Предатели

Безмозгис Дэвид

— Я несогласна с тобой, Барух, но спорить не стану.

— Хорошо. В этом и заключается доверие.

Светлану они нашли на кухне, она мыла в раковине свекольную ботву.

— Так что вы решили? — спросила она, даже не подумав прерваться.

— Мы согласны, — сказал Котлер.

— Вот как? — отозвалась Светлана, нимало не обрадовавшись.

— Мы заплатим наличными за неделю вперед. Если вас это устраивает.

— Да, — безучастно сказала Светлана, — меня это устраивает.

Три

Солнце начало свой медлительный, как всегда в середине лета, спуск к горизонту, когда они наконец заселились. Светлана выдала им ключи от обеих дверей, передней и задней, после чего — в порядке одолжения — тактично удалилась. Вещи были разложены по ящикам и шкафчикам, пустые чемоданы утверждены в углу, — и Котлер с Лиорой обменялись взглядом; в этом взгляде к насмешке и беспечности примешивалась опаска. Им и раньше доводилось снимать номера в отелях, но, за исключением одного раза, лишь на вечер или вторую половину дня. Полгода назад, во время дипломатического визита в Хельсинки, Лиора упросила Котлера

разрешить ей остаться на ночь. Но тогда у нее был собственный номер немного дальше по коридору. Здесь у них впервые образовалось некое подобие общего дома. Одежда висела в одном шкафу, лежала в тех же ящиках. В ванной, в тесном шкафчике, стояли рядышком их витамины, таблетки, кремы, зубные щетки. Они открыто стали тем, кем были до этого тайно, то есть вместе теперь составляли нечто иное, чем по отдельности. У Лиоры оставалась ее иерусалимская квартира, а у Котлера, кроме этой комнаты, другого дома не было. Такие дела. Они освободились от прежних уз, вольны делать, что им заблагорассудится, — как им и мечталось, подвернись только такая возможность, — но при этом их не оставляло чувство беспокойства и тревоги. Котлер был в бегах уже почти два дня. Побросав вещи в небольшой чемодан, он выскользнул из дома в пятницу перед рассветом и спрятался сначала у себя в приемной, а потом у Лиоры. Большую часть дня они с Лиорой провели в пути, тайком вылетев ранним рейсом из Тель-Авива в Киев, а из Киева — в Симферополь, далее был автобус до Ялты, потом отель, откуда их завернули. Все это время у них не было ни минуты, чтобы отдышаться и навести справки о том, что происходит в мире. В Киеве, во время пересадки, им удалось наскоро выйти в интернет, но для откликов и комментариев было еще рановато. Оттуда Лиора позвонила отцу, и у них состоялся болезненный, неприятный разговор. Котлер стоял близко и мог слышать, что говорил ее отец, и ощущать холодок неодобрения. Лиора была единственным ребенком, папиной, по преимуществу, дочкой и всегда старалась заслужить его похвалу. Родители Лиоры, тоже сионисты и отказники, были моложе Котлера на десять лет. Их заявку на выезд отклонили, и на последние восемь лет советской власти они оказались заперты в России, хотя, в отличие от Котлера, избежали путешествия в ГУЛАГ. Ицхак и Адина Розенберг, хорошие, интеллигентные, справедливые люди. Котлер познакомился с ними в Израиле на одном из сборищ бывших отказников — те время от времени встречались. И на такой встрече Ицхак представил ему свою юную дочь, одну из лучших студенток Еврейского университета, увлекающуюся политикой. Когда позже Котлер взял Лиору в штат, ее родители были чрезвычайно ему признательны. Было это четыре года назад. И каждый год они на Рош а-Шана посылали Котлерам корзину фруктов. Скоро снова Рош а-Шана, но Котлер подозревал, что на этот раз корзины с фруктами ему не дождаться.

Они не стали спрашивать у Светланы, как им добраться до Ялты, а, распугав живность, выскользнули через задний ход. Котлер повел Лиору к побережью. Он тешил себя мыслью, что детская память его не подведет, что впечатления от этого места живы с тех давних пор. Хотя больше помогло то, что город был не такой уж большой и отлого спускался к морю. Несколько остановок на маршрутке — и они в туристическом центре, у площади Ленина, где, величаво обрамленный Крымскими горами, по-прежнему стоит на своем пьедестале бронзовый большевик — делает вид, что смотрит на море, а сам косит взглядом на «Макдоналдс». В свое время, подумал Котлер, добропорядочные жители Ялты решат либо сложить к его ногам новую груду костей, либо наконец его демонтировать.

Без особых сложностей отыскалось интернет-кафе; в нем было темно, как в пещере, и сидели сплошь подростки в наушниках — перекрикиваясь друг с другом, они мочили на компьютерных экранах чеченцев и талибов. За похожей игрой Котлер однажды застал Бенциона. Чувствительного книжного мальчика, на тот момент ученика ешивы. Поняв по лицу реакцию отца, Бенцион потупился и сказал: «Все ребята в это играют». Теперь он служил под Хевроном, и ему стало не до игр.

В глубине кафе Котлер и Лиора нашли два свободных компьютера рядом и погрузились в израильскую прессу. Долго искать не пришлось. На первых полосах и в «А-Арец»^[2], и в «Джерузалем пост» красовался один и тот же снимок — они с Лиорой в тель-авивском аэропорту. Снимок был сделан в тот момент, когда они предъявляли документы на билетной стойке. Снял издалека, украдкой, скорее всего, кто-нибудь из пассажиров — профессионалы подобной стыдливостью не страдают. Но даже на таком снимке они все равно были узнаваемы, особенно он — хотя, если мериться дурной славой, Лиора, видимо, уже сравнялась с ним. «А-Аарец» в пандан еще поместил фотографию его жены на рынке возле их иерусалимского дома, где она делала покупки к шабату. Мирьям на фото была воплощенная верная супруга, удрученная вероломством мужа. Весь ее комментарий сводился к отказу обсуждать «внутрисемейный вопрос». Котлер представил эту сцену: рынок, наседающие, умоляющие журналисты. Только в случае с Мирьям шансов у них не было. Тут Котлер с нежностью улыбнулся. Мирьям — скала. В свое время она прошла суровую школу и теперь обращалась с прессой с осмотрительностью бывалого имидж-консультанта. Репортеры могли самонадеянно думать, что застали ее врасплох, но Котлер был бы удивлен — и, откровенно говоря, разочарован, — если бы выяснилось, что Мирьям не срежиссировала все это сама, вплоть до картошки, оказавшейся у нее в руке в момент, когда ее снимали.

В обеих газетах на первой полосе, помимо «оскандалившегося Котлера», была новость о том, что кнессет проголосовал за уход из поселений^[3]. Все произошло ожидаемо: коалиция премьер-министра восполнила лакуны и добилась минимального перевеса голосов. Котлер, не желая проходить по спискам как просто воздержавшийся, проголосовал накануне, незадолго до своего постыдного бегства. «А-Арец» упомянула его в списке видных оппонентов, назвав самым значительным отступником из числа

членов кабинета премьер-министра. Далее неизбежно следовали высказывания представителей различных фракций. Все те же голоса, все те же песни. Премьер-министр ссылается на необходимость иметь такие границы, которые мы можем защитить, и на благополучие Государства Израиль. Начальник штаба рапортует о железной дисциплине в армии. Левые ликуют. Правые возмущаются. Американцы аплодируют. Поселенцы угрожают неповиновением вплоть до кровопролития. А палестинцы выражают протест.

Гвалт этот будет продолжаться до тех пор, пока операция не состоится. Что произойдет потом, никто не знал. По мнению Котлера, ничего хорошего. Вопрос лишь в том, насколько все будет плохо.

Лиора тронула его за плечо. На экране ее компьютера открылась колонка одной из израильских русских газет. Все с той же зернистой фотографией из аэропорта.

— Хоть кто-то нашелся, кто сложил один и один, — сказала Лиора.

Этим «кем-то» оказалась Хава Марголис, его старая приятельница, а ныне враг, бывшая предводительница московских сионистов, суровая, аскетичная Крупская их движения. Она свидетельствовала против него на иерусалимском процессе, а потом пыталась его сковырнуть, но здесь она говорила то, что сказал бы любой разумный человек: со стороны премьер-министра было цинично разрушить семью человека только за то, что он не прогнулся и пошел против его политической воли. Этот поступок замарал премьер-министра куда больше, чем Котлера, тем более что в итоге политическая цель не была достигнута. И даже люди, как и она, давно разочаровавшиеся в Котлере, хотят не злорадствовать по поводу его унижения, а задуматься над тем, что за подлая душонка у человека, который управляет их страной. Потом она, как того требовала профессиональная журналистская этика, прибавила, что обвинения ее против премьер-министра пока голословны, ибо не найдены доказательства, что эти порочащие снимки были анонимно слиты прессе с его ведома. Но, как ей кажется, поверить, будто премьер-министр тут ни при чем, способен лишь запредельно наивный ребенок. А лично она ни одного такого не встречала во всем Государстве Израиль.

Котлер понимал, что никаких свидетельств не найдут. Премьер-министр был кто угодно, только не дурак. Вряд ли пресса сумеет отыскать даже следы того, кто с ним беседовал. Котлер знал агентов службы безопасности и шпионов, причем в количестве сверх положенного, и среди них, как и везде, попадались и балбесы, и настоящие спецы. Но человек, который представился Амноном и назначил ему встречу, был матерым профессионалом.

Два дня назад этот Амнон позвонил ему на мобильный — на личный номер, в обход персонала. Как он раздобыл этот номер, объяснить не потрудился. Спросил, не встретится ли Котлер с ним вечером в парке у Музея Израиля, чтобы обсудить вопрос, имеющий далеко идущие последствия не только для страны, но и для личной жизни самого Котлера. Наказал прийти одному.

— Не бойтесь, — сказал этот человек. — В плане физической безопасности вам ничего не угрожает.

Зато угрожает в каком-то другом плане — такой вот намек.

Котлер отчасти подозревал, в чем тут дело. Последние несколько недель он критиковал решения премьер-министра о выводе всех еврейских поселений. Сначала Котлер делал это сугубо кулуарно. Из политических соображений они — он и премьер-министр — в большинстве случаев выступали единым фронтом. Котлер предоставил в распоряжение премьер-министра восемь мандатов, полученных русской партией иммигрантов на последних выборах, и это позволило премьер-министру сформировать правящую коалицию. Взамен Котлеру достался министерский портфель, а заодно прилагающиеся к нему статус и влияние. К этому добавлялось уважение, которое по старой памяти к нему испытывали как к герою-сионисту прежних времен, хотя политика быстро сбивала спесь — со всех без разбору. В общем, когда премьер-министр остался глух к его возражениям, Котлер открыто заявил о своем несогласии — сначала в кнессете, а затем в «Нью-Йорк таймc», в разделе политических комментариев, где пообещал подать в отставку, если премьер-министр осуществит свой план. После этого начался обычный прессинг. На его приемную обрушился шквал гневных звонков и писем. Премьер-министр стал подсылать своих приспешников — сначала с пряником, потом с кнутом. Все это было вполне в рамках того, что в Израиле считается нормальным ходом политической жизни: даже в лучшие времена никто ни с кем не миндальничает. Но привлечь такого человека, как Амнон, — это было уже за гранью.

И все равно Котлер бестрепетно согласился на встречу. Не из любопытства и не из страха, а потому, что по опыту знал: с людьми вроде Амнона иначе нельзя. Таких надо встречать лицом к лицу, глядя прямо в глаза. Иначе они решат, что у них над тобой власть.

На встречу с Амноном Котлер отправился в восемь вечера, едва опустились сумерки. Деревья отбрасывали длинные ломкие тени. Через парк струился редкий поток людей — простые иерусалимцы, радующиеся спавшей жаре, и последние посетители музея. Котлер шел по дорожке, лишь изредка бросая взгляд по сторонам. Ничто в его облике не выдавало напряжения. Да он его и не испытывал. Его охватило знакомое ощущение, что все идет как должно. Что перед ним цель и надо двигаться вперед. Всего пятнадцать минут назад он закончил ужинать, встал из-за стола и, поцеловав жену и дочь, вышел из дома.

В назначенном месте Котлера ждал громила лет под пятьдесят. Темные волосы стрижены ежиком, солнцезащитные очки. Желтая футболка-поло плотно обтягивала его широкие плечи и мощные руки. Довершали образ синие джинсы и модные спортивные сандалии вроде тех, в которых ходят в походы. Он напоминал своих ровесников-сабров из определенных кругов — они тщились походить на полковников в отставке и смотрели на мир с ленивой насмешкой бывалых вояк. В левой руке, небрежно упертой в бедро, он держал большой конверт из коричневой бумаги. При виде Котлера здоровяк заулыбался и протянул правую руку — прямо как школьный приятель или любимый родич. Котлер подыграл и позволил увлечь себя на свободную скамейку под раскидистым рожковым деревом.