Предчувствие любви
Шрифт:
Если не все, то почти все, о чем он рассказывал нам, мы уже знали. Как-никак и с дежурным по части потолковали, и на аэродроме успели побывать, и на радиостанции. Правда, до сих пор наши представления о происходящем были обрывочными, строились на догадках, но теперь-то с нами беседовал замполит. И не просто беседовал — обстоятельно знакомил нас с обстановкой, которая, судя по всему, обострялась с каждым часом.
— Сегодня, товарищи, вот с этих точек, — карандаш снова пополз по карте, — поднялась вся базирующаяся там авиация. Экраны локаторов буквально забиты рябью отметок от воздушных целей. Наша эскадрилья
«А мы?» — хотел спросить я и не решился. Перевел взгляд на Пономарева, но тот даже не шелохнулся. И эта так не свойственная ему сдержанность больше слов говорила о его состоянии.
На минуту воцарилась тишина. Стало слышно, как у кого-то на руке тикают часы.
— Н-да, — мотнул головой Лева, словно отмахиваясь от невеселых мыслей. — Думать не думал и гадать не гадал.
— О чем? — пристально посмотрел на него замполит.
— Да как же, товарищ капитан?.. Север — это пустыня. Если даже вот так, просто так вот сюда взглянуть, — он повел ребром ладони по развернутой на столе карте, — все белым-бело. На сотни, на тысячи километров безжизненное пространство. Снег, льды, торосы… Ну, я понимаю, центральные районы — там и промышленность, и все такое. А здесь-то чего разведывать, сюда зачем лететь?
— Вы, что же, не слышали о полярной стратегии НАТО?
— Ее еще арктической называют.
— Н-нет, как-то не приходилось.
— А что такое авиационная доктрина?..
У этого простоватого по виду капитана была поистине замполитская струнка. В первый раз с нами беседует, а уже норовит прощупать, проэкзаменовать, заставить самостоятельно шевелить мозгами. Вишь куда метнул — доктрина!
— Доктрина? — Шатохин смешно наморщил лоб, оттопырил пухлые губы. — Ну, доктрина — это…
— Товарищи! — укоризненно протянул замполит. — Вы же только-только из училища!..
Ну, Лева! Ну, мямля! Не только себя — всех нас в неприглядном свете выставил. Вроде мы недоучки какие!
— Да знаем мы, знаем! И он знает, — возмущенно поднялся со скамейки Пономарев. — Зарубежные военные теоретики считают, что ядерное оружие дает возможность одержать победу в войне использованием одной лишь авиации. Другим родам и видам войск отводится при этом второстепенная роль, поскольку современная воздушная мощь якобы сделала понятие поля боя ненужным.
— Правильно, — с одобрением произнес Зайцев. — Именно на этой концепции и основывается так называемая арктическая стратегия. В тех районах, которые вы считаете пустынными, ведется работа по созданию гигантского плацдарма для нападения на нашу страну. Помимо наземных баз под аэродромы для военных самолетов приспособлены даже дрейфующие ледяные острова.
— Да вы садитесь, — кивнул он Пономареву и, пошарив в своем дерматиновом портфеле, достал записную книжку. — Быстро найдя нужную страницу, капитан прочитал: — «Нам нужны базы поближе к полюсу, чтобы бомбардировщики могли начинать перелет, находясь как можно ближе к русским целям».
Совсем другими глазами смотрели мы на карту. Еще не поднялись из руин многие европейские города, еще продолжалось разминирование полей после войны с фашизмом, а здесь готовился плацдарм для еще более страшной.
— Такова, товарищи, обстановка на данном стратегическом театре, — подытожил замполит.
— Какая
— Тогда перейдем к конкретному вопросу. Смотрите сюда, — Зайцев встал на скамейку коленом, склонился над картой: — По засечкам локаторов вероятный противник находится вот здесь.
— Понятно, товарищ капитан.
— Тихо! — постучав по столу костяшками пальцев, перебил замполит. — Ничего вам пока что не понятно. Самолетов в эскадрилье больше, чем летчиков. К вам просьба: в случае необходимости вывести из-под возможного удара наши лишние самолеты.
— А погода? — заерзал на скамейке Шатохин.
— Погода здесь меняется быстро. Едва ли не каждые полчаса. Сейчас ветер — шестнадцать метров в секунду. Синоптики обещают падение до десяти — двенадцати.
— А экипажи? — не унимался Лева. — Или хотя бы ведущего…
— Ведущим пойдет старший лейтенант Карпущенко. И экипажи есть. Я сам — штурман, — замполит со значением выпрямился, его высокий голос зазвучал солиднее, тверже. — Кстати, перегон самолетов с основного аэродрома на запасной в годы войны приравнивался к выполнению боевого задания. Учтите. А я полечу с кем-то из вас. Да вот с вами и полечу, — он пристально посмотрел на Шатохина.
Это было доверие. Это было большое доверие. А доверие нужно оправдывать.
Нас охватило необычное возбуждение. Мы разом поднялись со скамеек, выражая тем самым свою готовность сейчас же отправиться на аэродром. Нас подмывало припустить бегом. Печка уже погасла, и нам казалось, что в землянке стало холодно и неуютно. Нам казалось, что Зайцев слишком медленно складывает расстеленную на столе карту. Мы пытались помочь ему, но только мешали.
А мысли были заняты одним. Если через час-другой вероятный противник не изменит своего курса, то еще примерно через час его головная группа достигнет нашей границы. К этому времени эскадрилья, конечно же, будет в воздухе. А следом нужно взлететь и нам.
— Как же мы полетим? — растерянно, словно спохватясь, спросил Шатохин. — У нас же ни шлемофонов, ни унтов…
Лева, кажется, дрейфил. Боясь сознаться в этом, он выискивал причину, которая могла бы помешать нашему вылету. Чудак, уж лучше бы сказал откровенно, его наивная хитрость все равно видна каждому. Лишь один замполит словно ничего не замечал.
— Это мелочи, — успокоил он Шатохина. — Заскочим на склад, обмундируетесь и — к самолетам.
* * *
А земля все-таки вращалась. Вращалась несмотря ни на что.
Я летел над ней, набирая высоту, и особенно отчетливо видел земное круговращение. Когда одна гряда сопок уплывала под крыло моего самолета, из-за горизонта, как зубья огромной шестерни, поднимались новые. Этим зубьям, казалось, не будет конца.
Все происходящее воспринималось как-то смутно. Не знаю, хотелось мне лететь или не хотелось. С того момента, когда замполит повез нас к самолетам, я толком не успел ни о чем и подумать. Проще говоря, был малость сбит с панталыку. Где-то в глубине души таилась вообще-то надежда, что вот приедем на стоянку, и все прояснится, все станет на свои места. Однако ничего не прояснилось. Совсем наоборот. Аэродром встретил нас такой многомоторной вакханалией, что не слышно было даже собственных мыслей.