Предновогодние хлопоты
Шрифт:
Лана что-то безумолку ему говорила, но он ничего не слышал. Его била дрожь, злые мысли плясали в голове, болезненно сталкиваясь, все они исходили из одного центра – из обиды на мир, несправедливый, жестокий к нему и ненависти к Максиму. Деструкция стремительно прогрессировала.
– – —
Но в этот раз Эдик действий собрата по шприцу не угадал. Да, горячечная мысль «свалить» от своих нерадивых коллег явилась Максиму первой, она овладела им в тот миг, когда в его руках оказались деньги Тельмана. Но трезвое: «Куда сваливать?! Сил-то совсем нет, нужно бы для начала «поправиться», ночь продержаться, да утра дождаться, заставило отложить это решение.
Он лихорадочно прокручивал в голове варианты своих дальнейших действий. Раздумывая, он всё время возвращался к разумной мысли о том, что деньги будут целее, если их разделить, припрятав большую часть. С этой мыслью он соглашался, но вопрос оставался открытым, поскольку
С болезненным ужасом он представлял себе не обязательную, но реальную возможность такой встречи, которая вполне могла бы закончиться простейшим и грубым отъёмом денег, или препровождением в отделение милиции для выяснения личности, что предполагало раздевание, при котором обнаружились бы безобразно проколотые вены. Впрочем, кисло усмехаясь, думал он и о том, что и препровождение в отделение вовсе не исключает отъёма денег стражами порядка, а кроме всего в «кутузке» могут продержать неопределённое количество времени, что в его нынешнем состоянии было бы смерти подобно. Не откидывал он и того, что товарищи в погонах легко могут «приплюсовать» ему какое-нибудь зависшее у них преступление. И его затрясло, когда он подумал о том, что по горячим следам может открыться и сегодняшний его «подвиг».
Но кроме всего он с тоской думал ещё и о том, что если даже «пронесёт», и он с деньгами благополучно доберётся до квартиры Эдика, в которой он с некоторых пор обретается, то проблем меньше не станет. Спокойной жизни после этого можно было не ждать, так как Эдик (тварь, ублюдок, Павлик Морозов, выкидыш!), непременно где-то проговорится, ну, а когда об этих деньгах узнает какая-то часть наркотического сообщества, постоянно безденежная, голодная, хитрая и смышлёная, с богатым набором всяких «прокидок», это может стать бомбой замедленного действия. Мысли многих коллег по цеху начнут работать в этом случае в одном направлении: как прибрать к рукам свалившееся на голову их удачливого товарища «наследство», или в лучшем случае, как подкатиться к нему, чтобы быть некоторое время на халяву при кайфе. Не откидывал он и того, что его могут убить: иллюзий в отношении сообщества он не испытывал. Он окончательно решил, что нужно найти сейчас и здесь временное хранилище, схрон для большей части денег в долларах.
Погружённый в эти мысли, забыв на время про больное колено, он шёл, не останавливаясь, опустив голову, будто знал конечный пункт пути. Вокруг высились немые и тёмные старые пятиэтажки, неожиданно перед ним выросла детская площадка с горкой, качелями и крытой беседкой – он остановился, зашёл в неё, обессиленно присел на скамью и жадно закурил. «Анестезия», наступившая в связи с эмоциональной встряской и ликованием по поводу обретения денег, оказалась кратковременной: ломка, жадная и беспощадная спутница наркомана, вернулась, и с утроенной силой принялась за свою разрушительную работу. Застонав, он прикурил от недокуренной сигареты ещё одну, и раскачиваясь и подрагивая, прошептал: «У меня ощущение, что я уже никогда не смогу встать с этой скамейки. Прикольно будет, если в этой беседке утром найдут мой замёрзший труп, а в карманах кучу денег, которых хватит на мои похороны по высшему разряду в лакированном гробу с бронзовыми застёжками и шикарные поминки. Но реальнее, Макс, совсем другое: санитары радостно прикарманят твои денежки, а тебя кинут в морг рядом с замёрзшими бомжами. Решай проблему, Макс, решай. Надо что-то делать».
Он прикурил от докуренной ещё одну и погрузился в думы, иногда начиная невнятно проговаривать свои мысли вслух.
Максим
К пиву Максим пристрастился лет с двенадцати. Доводилось ему пробовать и водку, и вино. Курить он начал ещё раньше – с одиннадцати, «травку» попробовал в тринадцать. В их дворе на Обводном канале рядом с Лиговским проспектом некоторые ребята начинали курить и раньше. Это было время, когда страну начинало трясти. У руля страны стоял хитрый и скользкий, как угорь, ставропольский комбайнёр с юридическим образованием, коммунист с сатанинской отметиной на лысине Горбачёв. Он с жаром, путая склонения, манил людей «социализмом с человеческим лицом», призывал страну перестроиться. Народ устало пытался, но стройных колон не наблюдалось. Движение масс было вялым и хаотичным, шагали не в ногу, хотя по привычке и голосовали «за». Надвигался раздрай, развал и хаос, ужаса которого никто ещё не мог предвидеть. Думали, что это очередная, начатая сверху ломка устоев, и она незаметно сойдёт, усохнет, как все предыдущие начинания «партии миллионов», а над страной опять будет сиять мирное социалистическое небо в крупную клеточку: сколько их было в стране этих ломок: революция, войны, коллективизация, стахановское движение, борьба с кулачеством, с мещанством, шпиономания, схватка с религией – «опиумом для народа», хрущёвская «кукурузная лихорадка», борьба с врачами-вредителями, космополитами, поднимание целины, борьба со стилягами и прогульщиками, был даже период «разгибания» саксофонов, когда его приравняли к инструменту буржуазной идеологии.
«Травкой» Максима угостили друзья. Первое знакомство с ней подействовало на него ужасно: он рвал долго и болезненно, перед глазами вспыхивали яркие взрывы-вспышки, на время он потерял координацию движений, ничего не понимал. Дело происходило в подвале, в котором собиралась уличная компания. Над ним посмеялись, дали выпить пива и чуть позже угостили ещё одним «косяком». В этот раз организм безоговорочно принял отраву.
Он испытал блаженство и сладостные дремотные галлюцинации. В этой же компании вскоре он узнал и другие удовольствия: в их кругу были и доступные девчушки-хохотушки, уже приученные к разврату.
Дистанцию от конопли к маку он пробежал спринтерски, уколовшись в свой пятнадцатый день рождения. Организм принял новый яд безоговорочно. И началась новая жизнь с её непредсказуемыми изломами, вечной маетой и заботой о наркотике; мощеничеством и аферами, ломками и «приходами», мыканием по разным углам большого города, изворачиванием, подличаньем, воровством, конспирацией.
Вынужденный перерыв в гибельном занятии случился лишь раз, когда он попал за воровство в колонию для несовершеннолетних. Он с товарищами «очистил» квартиру парня из их же круга. Лошок был из обеспеченной семьи, сам же и навёл друзей на квартиру своих родителей. Посадили четверых, сына своего партийные родители «отмазали».
В колонии Максим акклиматизировался быстро. На свободе он уже успел получить неплохую теоретическую базу о житье-бытье в колониях, учителями были старшие кореша, успевшие побывать там. Опыт общения с ранее сидевшими ребятами давал ему некоторое преимущество перед теми пацанами, которые залетели сюда случайно по-глупости, по стечению обстоятельств. Он сразу и бесповоротно прибился к блатным, быстро пообтёрся и даже наработал авторитет: помогла уличная закалка, необыкновенная изворотливость, хорошо «подвешенный» язык, артистичность, не прошли даром занятия в школьной театральной студии. В общей массе малолетних преступников из малообеспеченных и неблагополучных семей, не отягощённых интеллектом и запасом полезных знаний, он, конечно же, обязан был выделиться – выручала начитанность. Он не утратил привычки к чтению, которую ему привила мать, учительница младших классов, а на случавшихся редких хмельных «посиделках» Максим красочно живоописывал товарищам по несчастью истории из прочитанных им книг, сыпал анекдотами, стихами, за что получил лестное, но не претендующее на блатную «красивость», прозвище «библиотекарь».
Выход на свободу не стал для него толчком к исправлению. Его городские, повзрослевшие дружки-повесы, встретили его радушно и уважительно, «подогрели» дозой, деньгами. И понесло, понесло его на рифы в дырявой лодке без весел, закружило в смертельных водоворотах, швыряло и било о скалы, несло к водопаду, над которым в водяной пыли глохли предсмертные крики тысяч молодых русских юношей и девушек.
До «залёта» в колонию, довольно долгое время ему удавалось умело обманывать мать, когда же, в связи с арестом, всё открылось – это стало для неё тяжелейшим ударом. Будь жив его отец, может быть, всё было бы иначе, но он погиб, когда Максиму было восемь лет, а все тяготы жизни легли на плечи матери, ей пришлось одной поднимать двенадцатилетнюю дочь и сына. В какой-то момент она утеряла контроль, не увидела начавшегося падения сына, который очень ловко научился вывёртываться, врать с невинными глазами. Неадекватное порой поведение сына она списывала на подростковый возраст, на гормональные всплески. Какие-то смутные подозрения возникали, но до въедливого расследования дело у неё не дошло – борьба за выживание отнимала много сил и времени. Когда же он вернулся из колонии, воспитательная работа стала пустым звуком, очень скоро он бессовестно ограбил семью: унёс золотые украшения и скромные денежные запасы. Он практически перестал жить дома, а появляясь, вёл себя нагло и агрессивно. К этому времени их дом расселили. Мать, бабушка и сестра переехали в отдельную квартиру на Гражданку, матери удалось «выбить» для сына комнату в малонаселённой коммуналке в центре города.
В своём новом жилье он почти не жил, скитался по приятелям и вскоре стал комнату сдавать. Постоянное безденежье заставило его обменять свою четырнадцатиметровую комнату на меньшую с доплатой, вырученные деньги, само собой, он быстро «прогудел», а вскоре продал и эту комнату. Сейчас он жил в двухкомнатной квартире Эдика на улице Бадаева в Весёлом посёлке. К матери он давно не наведывался и не звонил, там стало тесно: сестра с мужем и двумя детьми жила с матерью, бабушка лежала парализованная.