Предсказанная
Шрифт:
Анна вздрогнула, когда от размеренного повествования Флейтист перешел к вопросу.
— Нет, — сдавленным голосом сказала она. — Не сумел. Это я виновата, прости меня.
— Тебе не за что просить прощения, — ласково погладил ее по руке Флейтист. Ладонь была горячей, почти раскаленной, и Анна вздрогнула, но не посмела отдернуть руку. — Это мое прошлое, моя непредусмотрительность и моя ошибка. Я не забываю о ней, и не прячу истину за ложью, а боль за оправданием. Отзвук Гаммельна — в каждой моей мелодии. Это не фигура речи, это мое проклятье и расплата. Мои мелодии зовут за собой, но не в силах подчинить. Тебе не стоит
— Я не боюсь, — сказала Анна, а потом не удержалась и заплакала, спрятав лицо в ладони. Вадим обнял ее за плечи, повернул лицом к себе, ласково погладил по волосам. Впервые за много лет девушка плакала, не стыдясь слез. Сейчас они не были признаком слабости. Плакать было легко и приятно — она плакала не о себе, а о давно погибших из-за глупости родителей детях, о навеки несущем в себе эту боль Флейтисте, и немного — обо всем на свете, о том, что достойно слез. Потом кто-то осторожно оторвал ее руки от куртки Вадима, развернул. Сквозь пелену влаги Анна взглянула на Флейтиста. Он поднес к губам ее ладони, потом прикоснулся губами к заплаканным глазам.
— Спасибо?
— За что? — пролепетала Анна.
— За искренность, за слезы… и за понимание, — еле слышным шепотом ответил Флейтист.
Вадим стоял сзади, опустив ей руки на плечи. По напряжению пальцев она чувствовала, что любимый не понимает ровным счетом ничего из происходящего. Уже не в первый раз за вечер, приходилось признать. И хотелось вывернуться из-под его ладоней, встать с Флейтистом вдвоем и наедине. Если бы он предложил выйти, Анна согласилась бы. Спрашивать больше было не о чем, но — молча просить прощения, стоять рука об руку, чувствуя друг друга и понимая так, как было им дано…
Флейтист не предложил. Взгляд глаза в глаза, короткий полупоклон, и он ушел, взяв Софью за руку. Пора была ложиться спать. И Анна вдруг — с ужасом, с болью до шока — поняла, что не хочет оставаться наедине с Вадимом. Что-то между ними не складывалось. То ли слишком много было обиды, то ли и не было никакой любви, а только морок. Он был так похож на нее — как брат, как отражение; но не понимал. Анна не чувствовала его, как того, на кого можно опереться. Но не было сил сказать об этом вслух: не подобрались еще нужные слова и обоснования. Да и девушка не была уверена, что чувство ее окончательно, что оно не развеется к утру, как туман.
К ее облегчению, никаких занавесей или пологов, отделявших ниши от прохода, не было, и о занятиях любовью речь не шла. Она повернулась к Вадиму спиной, он обнял Анну за плечи, прижался всем телом. Сейчас это показалось лишним — под грубым и тяжелым шерстяным одеялом и так было жарко. Анна задремала на пару часов, но настоящий сон не приходил. Она проснулась, долго лежала, слушая ровное размеренное дыхание Вадима, потом осторожно выскользнула из-под его руки, вышла в залу. Неожиданно захотелось закурить, но пачка осталась у Софьи, а лазать по ее вещам Анна не хотела.
Горели лишь две лампы, и в потемках Анна пару раз оступилась, потом налетела на табурет и едва не упала. Ее подхватили — по бесшумным движениям и ледяным рукам Анна узнала Серебряного. Лишь на мгновение она почувствовала его прикосновение, но и этого хватило, чтобы понять, где стоит табурет и удержаться на ногах.
— Опять ты? — с тоской спросила она. — Гьял-лиэ, это становится традицией…
— Не худшая традиция, госпожа моя, — раздался
— И к каким именно? — развязно спросила Анна, и тут же испугалась саму себя.
— К любым, — в голосе Серебряного прибавилось патоки и одновременно насмешки. — Каким пожелает моя госпожа. Могу рассказать тебе какую-нибудь историю или доставить удовольствие любым иным способом…
Анна не видела его — Гьял-лиэ так и стоял за спиной, вплотную, но не касаясь, но была уверена, что он подмигнул. Интонация так и требовала пошлой ухмылки и подмигивания. Ситуация и раздражала, и забавляла. Отчего-то она не боялась владетеля. Должно быть, потому что была накрепко уверена, что он не посмеет причинить ей ни малейшего вреда. Побоится Флейтиста.
— Я подумаю, — пообещала Анна. Прозвучало двусмысленно, как ей и хотелось. Она чувствовала себя необычно — королевой, хозяйкой ситуации. Над Серебряным можно было немного поизмываться, и кто бы ей сказал, что это несправедливо? Недавно он выпил из нее пару стаканов коктейля из крови с нервными клетками. Давил, пугал и подчинял себе. Теперь была ее очередь чуть поразвлечься.
Потом азарт чуть отступил, и стало грустно, пусто и одиноко. Фэйри в собеседники не годился. Не было в нем необходимой душевности — более всего он напоминал линейку с выщербинами: вроде и прямой, но ровную линию не прочертишь. А Анне нужно было поговорить с кем-нибудь. О смятении в душе, о непривычном каком-то унынии. И, наверное, о странном чувстве: что-то стучалось в сердце мягким, но настойчивым молоточком. Несколько раз за вечер ей казалось — слышит шепот на самой грани слуха. Неразборчивый, невнятный, словно шелест иллюзорного моря внутри раковины. Разумеется, рассказывать обо всем этом Гьял-лиэ не было никакого смысла. Единственный, кому она могла довериться — Флейтист — крепко спал, обняв жену.
— Не спится, — жалобно сказала она. — Ноги болят, жарко…
— Повернись, — предложил Серебряный.
Анна развернулась к нему, и холодные руки взяли ее ступню. Девушка вздрогнула всем телом, поежилась. Прикосновения снимали напряжение в натруженных ногах, заставляли мышцы расслабиться, но удовольствия не приносили.
— Почему у тебя руки, как у лягушки?
— Госпоже моей то жарко, то холодно, не спится ей, не дремлется, томит ее тоска неведомая, — нараспев произнес владетель.
— Колдуешь помаленьку? — недоверчиво поинтересовалась Анна. Пальцы передвинулись на икроножную мышцу, принялись больно нажимать и давить.
— Шучу, — признался Серебряный. — Разумеется, тебе не смешно. Руки же у меня такие всегда, это естественно для моей природы.
— Как ты думаешь, что будет завтра?
— Почему завтра? — Гьял-лиэ закончил с левой ногой и принялся за правую.
Волосы его щекотали Анне коленки, и было смешно, что он стоит перед ней на коленях, делая массаж, как товарищ по походу. Простота и естественность, с которой все делалось, почему-то не внушала доверия. Девушка была благодарна — боль постепенно уходила, ноги казались легкими и свободными. Но вместо скручивающей мышцы и сухожилия боли приходило недоверие. Анна была уверена, что Серебряный не может ничего делать просто так и бескорыстно. Только притворяется хорошим, чтобы затащить ее в очередную ловушку.