Предсказанная
Шрифт:
Он всегда равнял между собой понятия «ответственность» и «власть». «Я отвечаю» — означало «я имею право отдавать распоряжения». С теми, кто не хотел играть по таким правилам, Вадим быстро ссорился. От звукорежиссеров, менеджеров в клубах, арт-директоров и устроителей концертов и фестивалей он всегда требовал полной ответственности за каждое действие. «Вы же директор», говорил он в качестве упрека, если зал был недостаточно полон, звук — паршиво отлаженным, а расписание съезжало на два-три часа. Не все понимали. «Ну и что?» — часто слышал он в ответ. — «Я что, всемогущий, что ли?». Вадима это оскорбляло. Взял на себя обязанности — будь всемогущим или всеведущим, но исполняй то, что должен.
Вадим и сам так поступал — всегда рвался до последнего. Все сделать, везде успеть, все устроить за себя и за других. Если уж играл с кем-то еще, то сам занимался любыми мелочами, от билетов до доставки багажа. Научился настраивать аппаратуру, чтобы не зависеть от случайных бездарей. Почти всегда такие рывки на идеальный результат заканчивались лежанием в лежку без сил. Но по-другому Вадим не умел и учиться не хотел.
Сейчас же перед ним стоял тот, кому можно было довериться и положиться целиком. Вдруг это стало совершенно ясно — ровно в тот момент, когда Флейтист опустил ему руку на плечо. Чувство это было даже не товарищеским, скорее уж — сыновним. Правда, давно покойный отец Вадима никогда не умел внушить к себе подобное доверие. Сыну от него доставались в основном упреки и претензии. Что бы ни делалось, все было не так, не вовремя или никому не нужно. На минуту мелькнуло нелепое сожаление, что Флейтист не был ему отцом. Потом он вспомнил Андрюху, брошенного на попечение матери, и усмехнулся. Его родной батюшка, по крайней мере, обеспечил сыну возможность вырасти не в сугубой экономии на грани нищеты. Правда, состояние нервной системы ребенка за критерий благополучия не признавалось, а жалобы на рано начавшиеся мигрени и боли в желудке считались капризами.
— Спасибо, — неловко выдавил из себя Вадим, но Флейтист понял и несказанное, похлопал его по плечу, потом убрал руку.
— Я говорил о серьезных ранах или гибели, — пояснил он. — Иначе я бы не ударил тебя. За это — прими извинения, других вариантов не было. Но мы отвлеклись. Ты должен заботиться о себе и своей женщине. Думать о вашей безопасности. Это — главное. Я не хочу, чтобы ты играл в киногероя. Твое место — за моей спиной, твоя задача — делать то, что я прикажу. С Анной я поговорю. Ты согласен?
— Да, — кивнул Вадим. — Я не считаю себя Суперменом…
Флейтист молча кивнул, соглашаясь, но в этой расстановке сил не было ничего обидного. Роли были распределены согласно талантам и способностям. Предел своих сил Вадим уже увидел. Флейтист, и Серебряный были сильнее, Софья — опытнее в вопросах выживания.
— Есть еще кое-что, — сказал Гьял-лиэ. — И я считаю нужным об этом сказать.
— Что такое?
— Это касается желания, выбранного Анной. Я не стал бы говорить об этом без ее согласия, но считаю, что положение, в котором мы оказались, обязывает меня поступиться обязанностью сохранить тайну.
— Не тяни, — попросил Флейтист. Напряжение в голосе было почти незаметно, словно Серебряный легко коснулся перетянутой струны. Но чувствительный слух профессионального музыканта уловил резкую ноту.
«До чего же он устал, до чего же он боится за нас с Анной и за свою жену…» — понял вдруг Вадим. Вместе с приязнью и доверием пришла чуткость и своеобразная ответственность подчиненного, преданного командиру.
— Она выбрала право быть гостьей Полуночи в любой момент, когда пожелает. Я не имел права отказывать, ты знаешь… — нехотя, перебарывая себя, сказал Гьял-лиэ. Видимо, для него необходимость выдать чужую тайну была по-настоящему тягостной.
Флейтист отступил на шаг, присел на плиту, ограждавшую лестницу. Опустил лицо на руки, провел ладонями по щекам, словно умывался. Тяжелые пряди надо лбом взметнулись и опустились обратно. Когда предводитель поднял голову, лицо его было уже не по-хорошему бесстрастным.
— Спасибо, что сказал, — очень просто, без привычной размеренной четкости, сказал он. И добавил, уже взяв себя в руки:
— Что ж, я знаю, почему мы оказались здесь.
— И? — подались вперед одновременно Вадим и Серебряный.
— Замок можно открыть с двух сторон, — проронил Флейтист. Серебряный совсем по-человечески охнул, прижал руку к губам. Подумав, Вадим тоже понял смысл загадочной фразы. Анна могла открыть дверь в Полночь, и со стороны Полудня, и со стороны Безвременья.
— На нас будут давить, — сказал Флейтист. — Жестоко и упорно, вынуждая девочку сделать это. Если она будет знать, что может — рано или поздно сорвется, желая помочь или попросту устав. Поклянитесь, что от вас двоих она об этом не узнает.
— Но… может, лучше сказать? Мы вернемся…
— И Безвременье войдет за нами следом? — жестко усмехнулся Серебряный. — Я не пойду на это. Лучше уж погибнуть здесь, но не открыть запретной двери.
Вадим резко развернулся к нему, толкнул в плечо. Серебряный сделал шаг назад и уперся в стену. Площадка была слишком маленькой для драк. Два шага от ограды до стены рядом с дверями.
— Это для тебя важно удержать дверь. А для меня — чтобы она жила. Ясно тебе? — Вадим четко знал, что Гьял-лиэ сильнее его во много раз, но сейчас это не волновало. Внутри сжималась тугая пружина, и музыкант сознательно накручивал себя, зная, что когда белая ярость дойдет до определенной точки, физическая сила не будет иметь значения. — Мне плевать на твои двери и стены, ты… Козел горный!
Серебряный стоял, чуть склонив голову, готовый обороняться, но не бить в ответ — Вадим очень хорошо это видел, и именно поэтому удержался от удара. В глазах потенциального противника стояло отчетливое сочувствие.
— Ты не понял, — мягко сказал за спиной Флейтист. — Когда она откроет дверь, Безвременье войдет не следом, а через нее. И там, где оно пройдет, не останется ни разума, ни чувств. Ничего. Только тело, лишенное рассудка.
Тупик. Безвыходное положение. Сердце на миг захлебнулось кровью, беспомощно трепыхнулось и ухнулось куда-то вниз. Пружина в груди разжалась, и теперь ничего, кроме слабости, не осталось.
— Какого черта ты согласился? — рявкнул он в лицо Серебряному, но тот уже оклемался и вывесил на лицо привычную маску высокомерия.
— Может, я и тебе должен был отказать? — издевательски поднимая бровь, спросил Гьял-лиэ. — Пойми же, бедный разумом, я не имел права отказывать! Что бы она ни попросила! Закон неумолим.
— Законник хренов, — уже бессильно сказал Вадим, лишь бы не молчать.
— Я хочу, чтобы вы оба поклялись, — напомнил Флейтист.
— Клянусь, — сказал Серебряный, и Вадим повторил короткое слово.