Предсказанная
Шрифт:
«Идеальное — вот верное слово», подумал Вадим. В реальном сочинском парке были бы другие посетители, валялся бы мусор — обертки от мороженого, рваные воздушные шарики, окурки и прочая пакость. Здесь не было ни единого следа пребывания человека, и это радовало. Отсутствие людей было куда предпочтительнее случайной компании. Шумные туристы, с их детьми, фотовспышками и пивными банками, испортили бы весь отдых. Но никаких туристов не было и быть не могло — только огромный тихий парк, аромат магнолии, теплое ласковое солнце. Где-то за парком пряталось такое же теплое и ласковое море. Синее, почти черное, соленое. С упругими волнами, на которых так
Все это будет, нужно только встать со скамейки, пройти через парк и спуститься вниз по склону. Вадим знал, куда и сколько идти, помнил, как вьется тропинка, ведущая к воде. Это был парк из его детства. Добрый, солнечный и тихий. И за это Вадим был благодарен тому наблюдателю, который сумел раздобыть в его мозгах правильную картинку. Он давно знал, что никогда не заслужит Света, что придется хорошенько постараться, чтобы заслужить хотя бы Покой. А здесь и был Покой, тот самый, что некогда описал великий мудрый писатель.
И — только Вадим понял, что хочет остаться здесь навсегда, надежду у него отобрали, бесстрастно и безжалостно, как игрушку у ребенка. Тьма, ощущение падения спиной вперед. Лавка под ним растворилась, но на землю Вадим не упал. Мучительно долгое и муторное движение в темноте. Свист ветра в ушах. Леденеющая в предвкушении удара в жилах кровь. Но сильнее всего — разочарование и боль потери. Сказка Покоя поманила и исчезла.
Падение замедлилось, и в лужу ледяной воды Вадим свалился хоть и плашмя, но не ударившись. Изображение, по обыкновению, пришло чуть позже. Изображение, звук, обоняние и все прочие дары восприятия. После первого же вздоха Вадим встал на колени и выблевал то, что было в желудке — пол-литра чая с желчью и желудочным соком.
Воняло вокруг омерзительно. Тухлые яйца, гниющая пища, плесень и дерьмо — все худшие ароматы мира смешались в ядреный тошнотворный дух. Видимо, Вадим угодил на самую гадкую, грязную и свалку на свете. Горы мусора громоздились до небес. Повсюду хлюпало и чавкало. В углублении между двумя кучами завелось коричнево-бурое болотце. Поверхность его шла пузырями, ежеминутно выпуская наружу порцию газа. Газ вонял уже и вовсе неописуемо, вдобавок, от него слезились глаза и резало горло.
Очистки, объедки, рваные тряпки, мятые банки, использованные прокладки, обглоданные кости, вздувшиеся трупы крыс — вот что обнаружил Вадим, приглядевшись к составу ближайшего холма мусора. В результате его стошнило еще раз. Урок был вполне ясен и нагляден: для Безвременья он не гость, не товарищ, не партнер. Игрушка. Марионетка. Можно поманить самым радостным и тут же окунуть в самое омерзительное.
— Я понял, — сказал он вслух. — Зачем же так-то?
Видимо, ему не поверили, или решили, что он понял недостаточно хорошо. Не прочувствовал, так сказать. Из болотца поднялась слепая змеиная голова, похожая на взбесившийся пожарный гидрант. Бурая слизь стекала с нее крупными каплями. Следом за ней вынырнула еще одна безглазая голова на толстой шее. Вадим поднялся с колен и сделал пару шагов назад. Третий оказался роковым. Какая-то скользкая дрянь подвернулась под пятку, и он грохнулся с края мусорного холма…
Вадим еще успел заметить, как змеи скользнули к нему. В следующий момент его уже волновали не змеи, а как выбраться из очередного болота слизи, куда он ушел с головой. Густая и липкая дрянь мгновенно залила уши и нос. Очередной рвотный спазм подступил к горлу, но невозможно было открыть рот. Бурая пакость оказалась еще и едкой: кожа мгновенно начала зудеть и гореть так, словно Вадим ухнулся в кислоту.
Что-то держало его на дне болотца, не давая вынырнуть. Держало за майку. Уже задыхаясь и при этом давясь кислой слюной, Вадим чудом извернулся и скинул майку. Дальше быль проще — но, увы, лишь секунд на пять. Как только он высунул над поверхностью руки, его немедленно сцапали за кисть. Острые клыки с тошнотворным хрустом пропороли кожу и впились в надкостницу.
Вадим заорал, попытался вырвать руку, но вышло только хуже и больнее. Он открыл глаза, уже не думая, обожжет ли их слизь. Первая змеюка с наслаждением на безглазой морде держала в пасти его руку. Вторая, судя по угрожающему движению головы, примеривалась к горлу.
Он заорал повторно, но на этот раз уже не столько от боли, сколько от злости. Этому воплю мог бы позавидовать и Тарзан. Слов в нем не было, скорее, вариация на тему одного-единственного слога, по совместительству — нецензурного выражения. Но голосом такой громкости можно было бы убить стадо слонов без применения ружья. Первая змея с перепугу раскрыла рот, вторая и вовсе отшатнулась.
Музыкант прижал к груди прокушенную руку, покачался на полусогнутых ногах, издал еще один вопль, чуть потише, но все еще по-звериному дикий. Потом вдруг увидел себя со стороны — полуголого, грязного, похожего на обезьяну, орущего так, что шарахаются хищные твари. И засмеялся, мешая смех с кашлем. Змеям хватило, они метнулись прочь и укрылись за горой мусора.
— Что, суки? — через смех проорал Вадим. — Не нравится?! Твари гребаные…
За подражание иерихонской трубе пришлось заплатить немедленно — ноги подкосились, он рухнул на край болота, выкашливая легкие. Глаза резало: слизь все же попала в них. Кожу нестерпимо жгло. Больше всего хотелось, чтобы все происходящее оказалось сном, душным ночным кошмаром. Но на это рассчитывать не стоило. Значит, нужно было подниматься, идти куда-то, прочь от поганых змей, затаившихся поблизости, от вонючего болотца.
Вадим вскарабкался на холм. Обоняние притупилось, вонь уже не вызывала тошноты. Всевозможные дохлые кошки со вспоротыми животами и прочая пакость, по которой он шел, тоже уже не впечатляла. Чувствительность резко пропала, брезгливость не выдержала напора окружающей гадости и затаилась где-то в спинном мозге. Только вот с вершины мусорной кучи открывался вид на бесконечную, до самого горизонта свалку. Пестрая беспросветность убила Вадима наповал. В глубине души он надеялся, что Свалка конечна. Теперь же оставалось надеяться на милость неведомых наблюдателей, которые сжалятся и выкинут его в какое-нибудь менее отвратное место.
На этот раз никто не торопился. Вадим шел, то и дело рискуя подвернуть ногу или попасться на зуб какой-нибудь очередной змее. Потом садился на участок посуше и почище и ждал. Ни то, ни другое не оказывало никакого эффекта. За что его решили наказать этой свалкой, Вадим не представлял.
Свалка, должно быть, была не слишком обитаема. Вадим прошел уже пару километров, но больше на него никто не нападал. Все время быть настороже не получалось, чувство опасности покричало в уши и отпустило, сменившись тупым безразличием ко всему. Первое время Вадим еще пытался обращать внимание на движение, но быстро устал: слишком многое здесь падало, рушилось и соскальзывало само собой. Он постепенно начал расслабляться, и уже не так внимательно, как раньше, разглядывал окрестности. Через несколько минут пришлось за это поплатиться.