Предвестники табора
Шрифт:
Как я полагаю теперь, со стороны это выглядело глупо донельзя.
Пашка безуспешно старался разрубить полено — каждый раз, когда родители делали ему поручение подобного рода, все в результате приходилось переделывать или доделывать его брату, который был всего только на год меня старше. Теперь, однако, Димка пятый уже день занимается глазной гимнастикой, — никаких физических упражнений, — и Пашке придется самому попыхтеть.
Я стоял, скалился, а Пашка судорожно взмахивал топором, сев на корточки; я видел, что он очень боится пораниться.
В конце концов, я понял, что, пока не окликну, присутствия моего он не обнаружит.
— Эй, Паш! — я хотел, чтобы
Пашка поднял голову.
— Смотри! — я постучал пальцем по купюре.
— Вот ублюдок… — Пашка бросил топор, встал и направился к калитке.
Конечно, я хотел думать, что он выругался по причине, что увидел у меня купюру. Они двухсторонние. (Как здорово, что на этих купюрах есть оборотная сторона!).
Я бросился на участок и оттуда уже, так и прижимая пять экю к подбородку, принялся кричать Пашке, что теперь у меня есть свои купюры, Мишка нарисовал мне значительно лучше…
— …и на них есть оборотная сторона. Ясно тебе?..
— Засунь свои купюры… — он погрозил мне кулаком.
Я смутился.
— За то, что ты сделал, ты еще ответишь, поэл?
— Эй, Паш, не трогай его, ладно? — это был Мишка; он тоже возвращался с Олькиного участка, — не трогай — он и так сейчас напуган.
Он и так сейчас напуган, — эти слова врезались в мое сознание. Почему Мишка сказал так?
Никогда в жизни я не решился бы задать ему этот вопрос.
Лучше забыть все, что случилось. Или, вернее, зарыть в себе… это сложно? Это проще, чем кажется… По крайней мере, на время.
Я опустил купюру. Нерешительно.
— Я и не трогаю.
— Обещай мне, что не будешь трогать его.
— Ты куда?
— Выкатывать велик. Буду мириться. Зови Сержа. Сейчас еще Олька поднесет всякую снедь.
Пашка открыл рот от изумления.
— Поднесет — чего?..
Хотя примирение с «Орленком» происходило и с опозданием, нам, однако, и на сей раз не довелось изменить своей привычке: играть в «Море волнуется раз» в лучах закатного солнца. Мишка рассудил, что ему будет «удобнее и логичнее» помириться со своим велосипедом «в том же самом антураже, в каком я с ним и поссорился».
Собралась вся проездная компания.
— И кого мне попросить изобразить? — спрашивал у моего брата Пашка, — фигуру «задачливого механика»?
— Ха, ну ты и сказанул! В противовес тому, что было вчера? Да еще и персональную фигуру, т. е. конкретно для меня?
— Ну а что тут такого? Это было бы вполне уместно — я помогла тебе как следует подготовиться, — Олька кивнула в сторону яств, ею приготовленных и разложенных теперь на брезенте, на куче с песком.
В это же самое время и Димка Широков, брат Пашки, пялился на яства в восторге и немом восхищении, — только одним глазом, правым, сквозь очки в коричневой пластмассовой оправе (левый глаз «отдыхал» — линза была тщательно заделана марлей). Он пялился так, словно только и мечтал улучить момент, чтобы их слопать (зубы во рту неровные, но без скобок), хотя, конечно, он смотрел с таким выражением почти на каждую заинтересовавшую его деталь мира сего.
«Орленок» лежал рядом, плюща ручкой руля край брезента.
— Нет-нет, это все-таки не по правилам, — сказал Мишка, — Пашка, говори «любая фигура на месте замри» — и все.
— Как скажешь. Значит, мне придется смотреть еще и дебильные фигуры нашей
Димка, однако, обладал передо мной некоторым преимуществом — он мог огрызнуться на своего брата и не получить за это подзатыльника (Пашка просто устал ему их отвешивать); вот и сейчас, заслышав Пашкин выпад, Димка моментально спрятал улыбку и выпалил как на духу:
— Заткни свое паяло, поэл?
— Ну вот, мелюзга сразу отреагировала, — Пашка улыбнулся, — ну а если бы это была не любая фигура, то как бы она называлась, скажи, Миш?
— Фигура механика, который так переживал о ссоре со своим велосипедом, что в результате впал в безумие. Запомнил? Попробуй теперь повтори это в считалке!..
Взрыв смеха.
— Ладно, я скажу «любая»… — Пашка отвернулся и принялся считать…
Море волнуется раз, Море волнуется два, Море волнуется три, Любая фигура на месте замри…Хотя Пашка и был козлом, а все же в его оценке наших фигур присутствовала изрядная доля справедливости: мы с Димкой не особенно-то старались придумать что-то оригинальное — просто замирали в позе, по одному виду которой уже было ясно, что стоит только водящему «включить» фигуру, на тебя сразу набросятся с оглушительным визгом и гиканьем. «Любая фигура» была для нас самой любимой, потому что можно было безо всяких раздумий изобразить бешеное чудовище-абракадабру или же пьяницу в белой горячке, — и все, — таким образом, мы хотели просто напугать водящего, а для себя — покричать и разрядиться. Если же, осознав собственную неизобретательность, мы начинали выдумывать, то, как правило, выходило глупо и ненатурально, — я говорю к тому, что наши с Димкой фигуры даже с обыкновенными Мишкиными не шли ни в какое сравнение. Он едва сумел удержать велосипед в равновесии до того, как подошла его очередь, — подпирая ногою педаль, снизу, чтобы тот не брякнулся наземь, — зачем нужно было держать его именно так, а не просто за руль или за сиденье, рукой, стало ясно, когда Пашка прикоснулся и «включил» фигуру. Мишка снова принялся изображать незадачливого механика, который, опасаясь, видно, что «велосипед рухнет на землю и обидится повторно», старался в то же время подобрать двумя руками, — именно двумя, — несколько бутербродов, размещенных на брезенте. Однако Мишке в результате не удалось сделать ни того, ни другого: велосипед упал, упал и сам Мишка, не дотянувшись до бутербродов, — да что там, просто-таки шлепнулся на задницу, вызвав у нас этой клоунадой очередной хохот.
Так повторялось несколько раз, пока «механик» не догадался, наконец, сначала взять бутерброды, а затем поднять велосипед.
Да, в тот момент (думаю, я вправе говорить за всех), — нам казалось это лучшей фигурой, вообще из всего того, что когда-либо изображалось в «Море волнуется раз»; действительно, она была близка к совершенству, и даже в моей сегодняшней оценке, — да, близка… но не идеальна, ибо Мишка, работая все же на публику, в какой-то момент немного позабыл о логике происходящего. Дело в том, что как только его механик «догадался» о правильной последовательности своих действий, сразу же комизм и неповоротливость человека сменились абсурдом и сумасшествием всего, что Мишка предпринимал в отношении своего велосипеда; сам же человек действовал вполне себе последовательно и уверенно.