Прекрасная пастушка
Шрифт:
Да, не зря говорят, что человек чувствует себя счастливым не когда что-то анализирует и расщепляет, а когда соединяет и синтезирует. Но сейчас ему не дано было довести себя до состояния счастья.
Кофе они пили на балконе, откуда открывался вид на Дымково, утопающее в зелени лета, на широкое ложе неспешно текущей Вятки.
— Все, спасибо, я поехал, а то мать заждалась.
— Передавай привет Серафиме Андреевне. Ты надолго?
— В воскресенье вечером обратно… А ты что будешь делать в эти дни?
— Поеду на дачу. Надо
— Хорошее дело. С парной?
— Да, настоящая русская баня. …
— А Ванечка?
— Я отвезу его в садик.
— В выходные? Он работает?
— Это частный садик. Никаких выходных. А Ванечке там ужасно нравится.
— Туда пускают с собаками?
— Хоть с крокодилами. — Рита засмеялась. — Здорово, да?
— Потрясающе.
— Я нашла, этот садик после больницы. Прежний тоже ничего, но этот лучше. Знаешь, я вдруг поняла, что и со мной может что-то случиться. Если бы не вы с Серафимой Андреевной… — Она поежилась. — Ужас! Поэтому решила подстраховаться.
Решетников кивнул, соглашаясь, что ситуация была бы непростая.
— Я так не люблю одалживаться, — продолжала Рита. — Никогда не любила, — добавила она. — Я в общем-то не компанейский человек…
— Раньше я бы с тобой согласился. А сейчас… — Решетников покрутил головой. — Ты очень коммуникабельная, — многозначительно произнес он. — Поверь мне. С тобой… легко.
Рита пожала плечами:
— Это благоприобретенное качество. Полезно для работы, а значит, для жизни.
— У тебя в городе нет никого из родных?
— Нет. Родственники матери есть где-то в Сибири. Но у меня никакой с ними связи. Впрочем, как не было и у нее, — пояснила Рита.
— Ну, пока. — Он наклонился и чмокнул ее в щеку на прощание. — Ванечка, желаю успехов!
Ванечка что-то буркнул в ответ, занятый своим Изей.
— Вот камень, который ты мне привез, — сказала Серафима Андреевна, как только Саша переступил через порог. — Здравствуй, Шурик. — Глаза ее радостно блестели. — Я завтра же отнесу его к ювелиру. — Она шумно дышала. — Все, теперь я верю, что удача меня не обойдет.
— Удача?
— Но ведь если потерять талисман…» А изумруд — это мой камень.
— Значит, ты его потеряла, да?
— А Ванечка его нашел. Он сказал, что…
Саша снова пытался соединить что-то такое, что вертелось в голове, но никак не мог. Виля… Изумруды… Ребенок. Возраст мальчика! Ванечке столько, сколько могло быть Вилиному ребенку. Рита жила на Чукотке. Это тоже Арктика… Того мальчика увезли на Большую землю…
Внезапно Решетников похолодел.
Неужели?…
— И знаешь, Шурик, — сама того не подозревая, подлила масла в огонь Серафима Андреевна, — я не могу тебе передать… — Она пожевала губами, потом сморщилась, будто на язык попал лимон. — У меня возникло чувство…
— Чувство? К кому-то? К кому же? Не скрывай, Серая Фима, — ехидно сказал Саша.
—
— Серая Фима, вот ты кто.
— Почему? — Она непонимающе свела брови.
— Потому что твой друг Ванечка называет тебя так.
— Ох! — Она всплеснула руками. — Ну какой сообразительный!
— Ладно, не увиливай, матушка. К кому у тебя чувство? Неужели сосед по даче может рассчитывать…
— Прекрати! У меня был один мужчина на свете, и так будет до конца дней.
— Ая-я…
— Ты не мужчина.
— Вот как? — Саша вскинул брови.
— Ты сын. Ты мужчина… многих женщин.
Саша ехидно сощурился.
— Только, чур, не обзываться.
— Слушай, ты меня совсем запутал.
— Ладно, давай распутаю. Ты начала говорить, что у тебя возникло чувство, — напомнил ей Саша.
— Да, у меня возникло странное чувство, что Ванечка похож на человека нашей породы! — заявила Серафима Андреевна.
— Какой — нашей?
Саша сделал вид, будто не понимает. Хотя он при первых же словах матери ощутил странную слабость, которая наваливалась на него. Если он и мог еще заставить себя сомневаться в том, что, может быть, у Вили был не его ребенок, то мать… мать своими словами выбила у него зыбкую почву из-под нот.
— А в чем именно это выражается? Что ты такое в нем заметила?
Серафима Андреевна секунду молчала, потом откашлялась.
— Это… нечто неуловимое. Сходство в жестах, в движениях, во вкусах, наконец. — Она улыбнулась. — Как-то раз я чуть не назвала его Шуриком, поймав твой детский жест. Я все так хорошо помню, оказывается, хотя думала, что совсем забыла за столько-то лет. Шурик, тебе ведь уже больше тридцати. Ты хоть сам-то понимаешь? — Серафима Андреевна подняла на сына изумленные глаза. — А я никак не могу понять. Удивительно, верно?
Саша кивнул, а потом попытался ухватиться за соломинку, которую ему услужливо подбросил опасливый разум пожившего на свете мужчины. Такому для спокойствия всегда хочется оставить все так, как есть.
— Но разве он не похож на Риту? — спросил Саша.
— Похож и на нее тоже. Чем-то. Он русоволосый, белокожий. Он копирует ее жесты, интонации, что естественно для ребенка, который живет с матерью. Но откуда у него изумрудного цвета глаза?
— От отца, наверное.
Серафима Андреевна нахмурилась и решительно заявила:
— Я спрошу у нее как-нибудь.
— Мама! Это же неприлично, в конце концов. А если… Она сначала открыла в изумлении рот, а потом: громко захохотала.
— О, наконец-то! Мой сын произнес несвойственные ему слова! Я думала, что ты уже забыл о том, что существует такое понятие, как неприлично!
— Ма-ама, ну неужели я такой плохой… — Саша в угоду матери по-детски выпятил нижнюю губу и потянул ее двумя пальцами, большим и указательным.
— Вот! — Мать торжествующе подняла указательный палец вверх и осуждающе погрозила, как в детстве. — Именно так Ванечка и делает.