Прекрасная пастушка
Шрифт:
— Многие дети так делают. — Он отдернул руку от губы, осуждая себя за то, что сам дал матери повод продолжить разговор, который волновал все больше и больше, вышибал из привычной колеи. Ему всегда так хорошо и безмятежно бывало дома в такие приезды, под родной крышей, под крылом у матери, которая наслаждалась моментом возвращения к хорошо знакомым и любимым материнским обязанностям.
— Вот так именно делают немногие, — ответила мать. — Только ты и он.
Саша молчал. Он теперь не смотрел на мать, он отвернулся к окну
— Шурик, ты ведь проголодался с дороги. А я тут тебя разговорами кормлю. — Серафима Андреевна повернулась и пошла на кухню.
Саша хотел ее остановить, сказать, чтобы не хлопотала. Что он заезжал к Рите и она его накормила…
Но он промолчал, потом, словно отвечая на какие-то свои мысли, взглянул на часы и кинулся к дорожной сумке. Он задернул молнию, потом снова раскрыл, вдруг вспомнив, что уже кое-что выложил. Потом полез внутрь и принялся перебирать вещи.
Он что-то там искал. А что, интересно, он собирался найти?
Да ясное дело — что! Ответ он искал. Ответ! Он едва не закричал в голос. Ответ ему нужен!
Хватит сомневаться, хватит дергаться, сказал он себе. Надо поехать к Рите и получить ответ. Заставить сказать ему, что все это значит. Он чувствовал нутром: Рита Макеева знает все.
Молния снова взвыла, закрываясь, Саша выпрямился.
А… что потом?
Сказать ей, что это его ребенок и Вили?
Сказать ей, что он заберет у нее Ванечку?
Заберет?
Заберет… Но… Ванечка не вещь. У него есть мать… Теперь это Рита Макеева. Мальчик верит, что она его мать… Да и потом — куда он его заберет?
Саша Решетников давно не курил, но сигареты всегда были при нем — на всякий случай. Он вынул пачку «Данхилла» и пошел на балкон.
Итак, у него есть сын. Это ясно как Божий день. Прелестный мальчик. Похожий на него. Его родила женщина, которую он любил. Этот сын теперь у женщины… которая давно влюблена в него.
Решетников вздохнул, выпуская колечки дыма и испытывая легкое головокружение от приятного, давно забытого аромата.
Не слишком ли он самоуверен?
Не-ет, он знает, что это сущая правда. Потому что только влюбленная женщина смотрит так, как смотрела и смотрит на него Рита. Даже отворачиваясь от него, самодовольно усмехнулся он. Он повидал на своем веку влюбленных женщин, они ведут себя по-разному, но он-то всегда чувствует, кто его хочет, а кто нет.
Она хочет его.
Ну а он?
Он? Саша снова выпустил кольцо дыма, в голове появилась желанная легкость.
Да, хочет. Рита волновала его и раньше, в юности, но всегдашняя настороженность неяркой девочки, ее неуверенность в себе не позволяли приблизиться к ней. Тем более что ему-то было к кому приблизиться. Созревших девочек хоть отбавляй, готовых на все и жаждущих. О настоящей любви он тогда и не думал, им просто владела жажда жизни, жажда обладания женщиной. Он утолял эту жажду всегда, когда подворачивался случай.
Рита по-прежнему была настороженной женщиной, но по-другому. Не потому, что она все еще не уверена в себе, как прежде, напротив, более уверенную женщину поискать. Она чего-то опасалась, сегодня утром он почувствовал это особенно остро, когда заехал к ней.
А в больнице? Она едва открыла глаза и увидела его…
Господи, наконец дошло до Решетникова. Так вот почему она испугалась, что Ванечка… у Серафимы Андреевны.
Что он у них дома. Она боялась, что они уже забрали ее сына, потому что поняли, чей он сын на самом деле.
Он не докурил сигарету и вдавил ее в цветочный горшок.
Все ясно. Рита что-то открыла для себя, когда была у них в гостях. И тогда испугалась. И потому не увернулась от грузовика.
Но что именно она открыла?
Саша пытался вспомнить. Вспомнить миг, в который она могла догадаться, что этот ребенок — его сын.
Он потянулся за новой сигаретой, но услышан голос матери:
— Послушай, Шурик. Подойди сюда, пожалуйста.
Он засунул сигареты в карман и вернулся в комнату.
— Да, мама?
— Знаешь, я вдруг вспомнила, как Рита смотрела на твою фотографию. Ты не потому ли снова отпустил бороду, а? — Она хитро посмотрела на сына. — Чтобы ее сразить, а?
— Мама, дай-ка мне ту фотографию, — попросил он.
Саша сам не знал, что именно он собирается там увидеть, но чувствовал, что может увидеть что-то.
Мать вынула из комода альбом, полистала и протянула карточку ему.
— На, смотри на себя, красавец… — В ее голосе звучало неудовольствие. — Но если бородатые мужчины нравятся таким приятным женщинам… — Она хмыкнула. — Просто в мое время бородатых не любили. Они были не в моде.
Саша перевернул фотографию и прочел надпись на обороте. Пожал плечами. Обычные слова: «Дорогой маме… Твой сын…»
Стоп. Сын? А где это написано, что сын? Здесь написано «ОВ».
То был пик любви к Виле, он подписывал записки этими буквами. Он готов был тогда даже заборы исписать этими буквами… Вот он и подписал фотографию для матери ими.
Рита прочла: «ОВ».
Решетников наморщил лоб, рука механически оглаживала бороду.
Постой, постой, как это Ванечка сказал… зеленый камешек, который он принял за стеклышко, был… одетый?
А он… он ведь подарил Виле изумруд в пакетике! Он подписался на нем — ОВ!
Решетников почувствовал, как спина вмиг покрылась испариной.
Сомнений нет. Она давно хотела узнать, что означает ОВ, и она узнала это у них дома.
Она мать Ванечки, но его не рожала.
Он замер. Не рожала…
Да не поэтому ли Рита не кинулась к нему, когда он… намекал ей, что не прочь… развить отношения? Ну конечно, опытному мужчине станет ясно, рожала женщина или нет.
— Мама, я уезжаю! — Саша подхватил сумку и повернулся к двери.