Прелести
Шрифт:
— Так я же… — растерянно огляделся Димка.
— Ты же, ты же… У тебя что, забирают, что ли? Ты видел, как мы едим? У нас лучший кусок всегда на столе до конца лежит. Тюрьма — это не армия. Здесь всё наоборот — голодным сиди, но человеком останься. Не хватит, я тебе своё отдам, но хапать не надо. Понял?
— Понял, — закивал головой Димка.
— Сколько ты прослужил?
— Три месяца.
— Ни хрена себе им мозги отшибают в этой армии, — усмехнулся Эдик.
— Да, уж… — я посмотрел на притихшего Лёху. — А ты, что скажешь? Ладно, он в армии голову потерял, а ты где?
— А что я? Я гляжу,
На этот раз все ели даже слишком медленно.
Временами вся камера начинает играть в жмурки. Весело наблюдать за тем, как какой-нибудь шестидесятилетний старик, с завязанными глазами и со стянутым в жгут полотенцем в руках, носится по шконкам, пытаясь кого-нибудь этим полотенцем огреть. А пятьдесят могучих архаровцев, дикой толпой, ломятся от него в разные стороны, сметая, подобно смерчу, на своём пути всё. Заканчивается подобное мероприятие лишь тогда, когда кто-нибудь, по неосторожности, не туда ступит и, упав со второго яруса головой об пол, эту самую голову не разобьёт. С шутками и прибаутками пострадавшего потом долго отливают водой…
В середине марта, уже после проверки, в хату заехал напуганный малый лет двадцати. Оказалось, что из сто тридцать восьмой камеры. Эдик отписал Серёге Попу маляву-запрос и передал через Одеколона в соседнюю хату. Ответ от священника получили только на следующий вечер, во время ужина. Малый в это время хавал баланду за столом вместе с семейкой солдат. Эдик развернул мульку и прочёл вслух:
— Часик добрый, братва. Мира и благополучия нашему дому. В хате беспредел. Парня опустили, пока я спал. Он выпулился и, как оказалось, попал к вам. Считаю — тому, что происходит в сто тридцать восьмой камере, должна быть дана соответствующая оценка. Жду ответа. С искренним уважением, Серёга.
Минутная пауза. Солдаты понимают, что опущенный не должен сидеть с ними за одним столом, но, не очень хорошо разбираясь в понятиях, не знают, как вести себя в этой ситуации дальше. Козырь быстро ориентируется и, разряжая обстановку, подзывает паренька в наш закуток. Эдик подходит следом.
— Почему не сказал сразу, что тебя пробили? — Андрюха указал на пол. — Просядь здесь.
— Меня никто об этом не спрашивал, — Валера, а того звали именно так, вытер со лба пот.
— Да при чём здесь: «Не спрашивал?» — Эдик глядел даже не на парнишку, а куда-то в сторону. — Такие вещи сразу нужно сообщать. Солдаты теперь тебя за то, что с ними за столом хавал, вообще убить могут.
— Ну и пусть, — равнодушно ответил, почти шёпотом. — Мне теперь всё равно. Теперь всё равно…
— Да, уж… Теперь ничего не сделаешь, — Козырь мрачно посмотрел на опущенного и закурил сигарету. — Рассказывай, что произошло в той хате.
— Ну, что… — Валера замешкался, не зная с чего начать. — У нас есть Коля такой, вроде пахана хаты, все его слушаются. Он давно уже на одном месте сидит. Каждый день почти его куда-то уводят, да, в общем, все знают, что к куму. Он особо и не скрывает. Вчера пришёл днём, сигареты принёс две пачки — «Родопи» болгарские. Ну, я и намекнул, что, мол, у ментов денег на штатовские не хватает. Он тогда промолчал, а когда я под вечер спать лёг, они на меня удавку накинули и…
— Кто «они?» — я представил ситуацию, сложившуюся в том тройнике.
— Коля этот и другие из его шестёрок.
— И что, никто не заступился?
— А кому заступаться? В хате всего шесть человек находилось. Трое шестёрок Колиных и ещё священник Сергей.
— А он что?
— Спал он. Не слышал, наверное.
— Тьфу, бля… — Эдик рубанул воздух ребром ладони. — Что творят, падлы. Вы что, по очереди с Серёгой не могли спать? А-а… Что теперь говорить… Ты после всего, если уж сил сопротивляться не хватило, заточку взял бы, да порезал эту суку, а затем себя, вот тогда бы человеком в глазах людей остался. Они же специально таких как ты выбирают. Этот Коля понял в своё время, что ничего со мной сделать не сможет и просто стуканул ментам, а те перевели меня в эту хату. А с тобой видишь, что сотворил… Зря я его раньше не придушил. Не успел.
— Посмотреть на этого Колю глазком одним хотя бы, — покачал головой Кузнец. — А то увижу где, даже знать не буду, что это он.
— Вот сегодня и поглядим, — выдохнул дым Козырь, и вместе с этим дымом сам по себе появился ответ на вопрос: «Как?» — Ночью пробиваем дорогу на три-восемь.
— Бесполезно, — уныло произнёс Валера, — они ментам стуканут.
— Не стуканут, — Андрюха сделал последнюю затяжку, затушил бычок, затем вытащил из тумбочки начатую пачку «Астры» и положил на шконарь рядом с сидевшим на полу опущенным. — Куришь? Тогда кури. И вот что… Если хочешь, оставайся в хате. Спать будешь на полу, на матраце, хавать из отдельной посуды, но трогать тебя никто не будет. Не бойся за это. Или переводись в отдельную камеру, к петухам, может быть так будет даже лучше. Выбирай. А теперь иди, нам поговорить надо.
Когда Валера отошёл, Козырь повернулся к Эдику:
— Где лучше всего пробивать стену?
— Да прямо через мою шконку. У них, с той стороны тоже всего один шконарь, легче мастырить будет.
— А струна в вашей семье где-то спрятана?
— У нас, у нас.
— Нужно просчитать, кто сегодня коридорный, — я принялся по дням вспоминать смены. — Не очкарик часом?
— Да вроде он, комсомолец, в жопе романтика, — усмехнулся Эдик. — Борец с нарушителями режима содержания. Хреново…
— Ничего, он молодой, обломается ещё, — закурил новую сигарету Андрюха. — Рахита на волчок поставим, тот ему мозги живо заморозит. Рахит — он может…
Часов в двенадцать ночи мы, обвесив шконку Эдика Курского простынями, принялись за работу. Пятьдесят человек по очереди крутили струну, вгрызаясь в стену, точно в забой. Не хватало только уголька… Когда прошли половину тоннеля, настырный коридорный, из числа тех немногих ментов, что выражение — «блюсти порядок» — принимают за чистую монету, заподозрил неладное.
— Отойди от двери, — командирским голосом приказал он Рахиту, который также смотрел в глазок, но со стороны камеры.
— А? Чё? — будто не понимая, что от него требуют, Рахит продолжал глаз в глаз разглядывать коридорного.
— От глазка отойди, говорю.
— Пожалуйста, гражданин начальник, — отодвинул голову на десять сантиметров.
— Совсем отойди.
— Командир, открой кормушку, скажу чего-то.
— Я сказал, от двери отойди!