Прелести
Шрифт:
И, изменив голос на хриплый мужской, продолжил:
— Кричи погромче, Роза, нихрена не слышно! Ты раньше, сука, не могла прийти? Ты водку жрёшь, а у супруга крыша Уже съезжает с верного пути. Мне кумовья твои, что та заноза, В спецчасти «кум» все мозги задолбал… А я тебя, моя роднаяПрипев был не менее идиотским:
— Роза, Роза, без тебя, шалава, Жизнь, что пятихатка по рублю. Подгони мне, Роза, в дачке сало, Сало я особливо люблю.Далее следовали два куплета и два припева, примерно такого же содержания. Я закончил и оглядел аудиторию.
— Гхе… — кашлянул в сухой кулачок старший Светило.
— Может быть, лучше про любовь? — тихо спросил я.
— Нет, нет, спасибо, Андрей Григорьевич, — бодро прервал меня главный. — Присаживайтесь. Нам достаточно и этого…
— У меня таких песен… — приземлился и уселся на стул, — целая тетрадь. Когда выйду отсюда, альбом запишу.
— Ну, что ж… Похвально, похвально, — доктор что-то читал в бумагах. — Знаете, Андрей Григорьевич, признать невменяемым мы Вас никак не можем. Всё-таки, такие стихи. Классика, можно сказать… Да, гхм… — он захлопнул папку и внимательно посмотрел на меня. — А вот психопатию, пожалуй, подтвердим. Да уж, подтвердим. У вас, творческих людей, это в порядке вещей. Поиск чего-то необычного, вовлечение себя в конфликтные ситуации, стремление к лидерству в коллективе… Так ведь?
Я пожал плечами.
— У кого-нибудь имеются вопросы? — старший обратился к коллегам. — Пожалуйста, Яна Александровна.
— Скажите, Андрей, — теперь она вертела пальцами не карандаш, а авторучку, — за пределами этого заведения у Вас много друзей?
— Думаю, достаточно.
— И каков их контингент? Творческие люди или, напротив, вроде тех, что мы видим здесь?
— Фифти-фифти. Преступники — это тоже, своего рода, творческие люди.
— Ну, что ж, — видя, что её удовлетворили мои ответы, произнёс старший. — Если вопросов больше нет, то, я думаю, можно попрощаться с Андреем. Всего доброго.
— Угу… — буркнул я и вышел в коридор.
Ягодки, лошадки…
Глава 21
Летите прочь, чего ж, в конце концов,
Вы медлите, сбиваясь в пары.
И мир потом крадёте у птенцов,
Свивая им, о нет не гнёзда — нары!
Дым коромыслом. Синий туман… Чифир льётся рекой. Прямо возле фрезы, на полу разведён небольшой костерок. Сразу несколько чифирбаков настойчиво общаются с пламенем. На мента — ноль эмоций. С его стороны такая же реакция. Сто двадцать третья камера…
Я протискиваюсь с матрацем и вещами вовнутрь и сразу попадаю в кипящий жизнью муравейник. Здороваюсь, как того требуют правила приличия, и оглядываюсь — куда кинуть матрац? Замечаю слева несколько его полосатых сородичей и кладу сверху свой. Рядом аккуратно ставлю сидор с вещами. Вроде, дома…
— Эй, ты куда кидаешь? Не видишь, что ли? — раздаётся голос с единственной шконки по левую сторону. Говорящий, бритый под ноль парняга, лежит, подложив под блестящую, точно стеклянный шар, голову мощные руки. Ноги не вмещаются в длину шконки и высовываются наружу. Их-то я и не заметил. Зацепил.
— А что, сильно придавил?
— Да нет, не сильно.
— Ну, так чего орать-то?
По левой стороне, кроме этой двухъярусной шконки, только дальняк. По правой — шесть двойников. Крайний двойник не заселен, видать, возле решки прохладно. Зато на остальных пяти… Верхние ярусы перетянуты простынями — своеобразные гамаки. Всё занято. Спят боком, вплотную друг к другу. Нижний ярус полностью занавешен, поэтому разобрать, сколько там разместилось арестантов, не представляется возможным. Стол находится прямо посреди камеры. Итак, четырнадцать шконок. Население хаты — человек пятьдесят. Нормальные условия!
Движение постоянное и напоминает броуновское, хотя, что это такое, я не помню. Наиболее близкий пример — муравейник. С той лишь разницей, что выскочит, пощипать сочный клевер или схватить за хвост стрекозу не представляется возможным. Никто не обращает на тебя прямого внимания, но это только кажется. Следят все.
— С воли или перевели откуда-нибудь? — трое сидят на корточках, запаривают чифир. Один поднимает снизу вторяки, при помощи смазанной салом тряпки, которая горит с глухим треском. Другой держит на загнутой закопчённой ложке чифирбак. Третий, лет тридцати трёх, разговаривает со мной.
— Из два-семь.
— А чего перевели?
— Это не меня нужно спрашивать, а ментов. Всю хату раскидали.
— И как там было, в два-семь?
— Да как в любом тройнике — народу мало, базару сколько хочешь, — подхожу поближе. Где мне Андрюху Козыря найти? Поговорить бы с ним надо.
— Козыря? — говоривший со мной кивнул в сторону занавешенного нижнего яруса. — Андрюха спит сейчас. Не буди, скоро сам проснётся. Чифирнёшь?
— Не откажусь. Погоди, у меня хороший чай есть, — достаю из мешка пакет и присаживаюсь рядом с ними на корточки. — Давай сыпану, держи кружку. Ага, хватит, теперь пусть перевернётся.
— Как зовут-то тебя?
— Андреем.
— Меня Витьком. Взрывай.
Я делаю два глотка и передаю дальше.
— И что, всю сто двадцать седьмую раскидали? — Витёк делает свою пару глотков.
— Почти всю. Макар Юрик остался, но ему на этап скоро. А так, при мне сегодня трое из три-восемь заехало.
— Кто такие? — приподнялся со шконки лысый, которому я отдавил матрацем ногу.
— Дед какой-то, кажись полосатик, мужичонка лет сорока пяти и пацан молодой.