Прелести
Шрифт:
— Да ты за базаром следи. Как разговариваешь-то? — Колян не ожидал такого развития событий.
— Я тебе сказал, пошла вон! Серёгу позови.
Слышно было, как Колян, матерясь, отходит. Затем раздался голос священника:
— Здорово вы его отделали.
— Это ещё не отделали. Слышь, Сергей, как там другие, присутствовали при разговоре? Где они?
— Да, все слышали.
— Ну-ка, позови кого-нибудь ещё.
— Они не подойдут. Теперь точно не подойдут.
— А ты-то не боишься с ними
— Да нет, чего мне бояться. Правда, сплю с одним глазом открытым, а так… Живьём меня, как говорится, не возьмёшь.
— Молодец! Как там, кстати, ингуш этот живёт?
— Да он что… Он ещё только присматривается.
— Кликни-ка его.
Опять раздался голос с акцентом.
— Да-да, чего звали?
— Слушай, Руслан. Ты присутствовал при разговоре?
— Да, всё слышал.
— Хорошо слышал?
— Хорошо.
— Понял, надеюсь, теперь, с кем нужно общаться, а с кем нет?
— Ну… Понял наверное…
— Вот Сергея и держись, а не ублюдков тех. Соблюдай понятия, уважай других и тебя уважать будут. А с теми суками люди всё равно разберутся. Не сейчас, так потом. Понял?
— Понял.
— Ну и хорошо, — Козырь отошёл от новой кабуры и, взяв листок бумаги, принялся писать мульку. Её содержание знали все. Андрюха спрашивал разъяснений у смотрящего за тюрьмой.
Пока он писал, и пока хата ждала ответа, я разговаривал через дыру со священником Сергеем. Батюшка сидел под следствием по одной со мной статье, восемьдесят девятой, и нам было что обсудить.
Вскоре пришёл ответ. Козырь зачитал его всей хате, затем подошёл к нам с Эдиком и присел на шконку. Две семьи собрались в круг и, пуская кружку с чифиром по часовой стрелке, минут двадцать сидели молча. Наконец Витек, из семьи Курского, вынул из-под матраца длинный, железный, остро заточенный штырь и положил его на шконарь. Штырь длиной был около метра или немного больше. Андрюха взял «инструмент» в руки и оглядел собравшихся:
— Ну, что… Кто?
— Да давай я, — Эдик взял у него штырь и принялся тщательно обматывать тупой конец куском простыни. — У меня с этой ****ью свои счёты.
— Так, ладно, все разошлись, — Козырь поднялся со шконки. — Адрюха, скажи Батюшке, чтобы подозвал этого Коляна. Валера, — кивнул опущенному, — встань напротив дыры. Рахит — на волчок и не уходи пока всё не кончится. Ну…
Я наклонился к кабуре и позвал:
— Серёга, Серёга, ты здесь?
— Да, да, я слушаю. Это ты, Сибиряк?
— Иди, разбуди Коляна. Скажи, что мы тут разобрались, что к чему и решили, что он не виноват. Хотим, в общем, извиниться.
— То есть, как?
— А вот так. Зови, зови. Так и скажи — мы не правы и хотим извиниться.
Священник ушёл. Валера стоял в двух метрах от кабуры, чтобы его было видно. Эдик двумя руками крепко держал штырь параллельно дыре, чуть сбоку, так, что острие почти касалось начала дороги.
— Ну, что там ещё? — раздался вальяжный голос Коляна.
— Привет ещё раз, Колян, — я заглянул в дыру. — Слышишь, не держи на нас зла. Мы тут этого гребня повторно расспросили и поняли, что ты был прав.
— В чём прав? — сделал вид, что не понял тот.
— В том, что опустили его. Гляди, что мы с этим Валерой сделали. Вон он прямо перед кабурой стоит. Смотри…
— И что там, не разберу?
— Внимательней гляди, сейчас увидишь…
И В ЭТУ СЕКУНДУ КОЗЫРЬ КИВАЕТ ЭДИКУ, И ТОТ СО ВСЕЙ СИЛЫ ВСАЖИВАЕТ ШТЫРЬ В ТОННЕЛЬ МЕЖДУ ХАТАМИ…
От рёва, визга, крика — содрогается и просыпается вся тюрьма. Так ревёт медведь, когда охотник протыкает его сердце своим ножом. Так визжит боров, когда мясник режет его живого. Так кричит жертва, когда палач совершает над ней свой вечный обряд. ТАК ЗАКРИЧАЛ, ЗАВИЗЖАЛ, ЗАРЕВЕЛ КОЛЯ-КОЛЯН ИЗ СТО ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОЙ КАМЕРЫ. И СРАЗУ ЗАМОЛК… Эдик еле вынул назад застрявший в черепе штырь. Штырь, добрых десять сантиметров которого окрасились в алый, нарядный цвет…
Эдик выбрасывает железный клинок через решётку во двор, а затем, нервно разминая пальцы, прыгает за стол. Мы быстро заделываем дыру и слышим, как по коридору гулко раздаются удары сапог бегущих ментов, а в дверь камеры три-восемь долбятся очумелые сокамерники жертвы. Через полчаса менты выясняют, откуда был нанесён удар, открывают фрезу, подлетают к стене и срывают маскировку. Затем старший тупо ухмыляется и, ни слова не говоря, выходит и выводит за собой всю бригаду.
— Даже бить не стали. Странно… — удивляется кто-то.
— Погоди до завтра, то ли ещё будет, — Козырь раздевается и ложится на своё место. — Спать хочу чего-то, — и натягивает одеяло на голову.
На той шконке, возле двери, не спит ночью никто. Под утро раздаются три осторожных удара по стене. Какой-то паренёк подходит к кабуре и объявляет:
— Тут Эдика Курского спрашивают.
Вместо Эдика подбегаю я:
— Да, да… Кто там?
— Это я, Сергей. А ты кто?
— Сибиряк.
— А, Андрюха… Ну, уделали нас менты. Хорошо избили. Но за дело потерпеть стоит. Эк вы его. Теперь вряд ли выживет. Кровища по всей хате вместе с мозгами. Его в санчасть понесли, да какая теперь санчасть… Ну, ладно, держитесь, завтра за вас возьмутся. Храни вас… А, впрочем, о чём это я… Ну, пока…
Утром на проверку собрались все менты, какие были в тюрьме. Офицеры, во всяком случае, точно. Не говоря ни слова, перевернули вверх дном всю камеру. Затем режимник, выйдя из хаты в коридор, остановился возле ряда людей и, сверля взглядом каждого в отдельности, медленно произнёс: