Прелести
Шрифт:
— А попа не было среди них?
— Серёгу имеешь в виду?
— Ага. А ты откуда знаешь?
— Они и рассказали. Кричат, в хате беспредел полный, один нормальный человек и остался — священник этот. У вас что, дороги на три восемь нет, что ли?
— Да какой там, — бритый подошёл поближе и тоже присел на корточки. — Меня Эдиком Курским кличут. Мы уже два раза дыру пробивали, так они специально ментам сдают, а те, понятно, закабуривают. Я ведь тоже раньше в три-восемь сидел, выучил их повадки.
— А по тюрьме отписали за эту беду?
— Конечно, только что толку? Пока они в этой хате морозятся, им ничего не страшно. Черти… Да, ладно, всё равно когда-нибудь приткнутся, не сегодня, так завтра. За них — ****ей, ксива уже ходила, на привратке кому-нибудь встретятся.
— Ясно… — оглядываю потолок. — А на четыре-один, где у вас кабура? Мне бы землячку подкричать надо, чтобы знал, что меня перевели.
— А ты не воронежский? — Витёк тоже смотрит на потолок.
— Нет, из Сибири, из Красноярска.
— Это не ты, Сибиряк?
— Да вроде я.
— Читали твои малявы, в которых ты земляков по тюрьме искал. Я тоже не местный — из Саратова. А Эдик из Курска. У нас, вообще, полхаты залётных гастролёров и ещё солдат полным-полно, — Витёк указал рукой в угол над дальняком. — На четыре-один дорога там, через вентиляцию.
— Понял, — делаю последние два глотка и, осмотревшись, запрыгиваю на стойку дальняка. Затем стучу три раза в вентиляционную решётку и негромко кричу. — Ой-ёй! Четыре-один!
— Да, да, говори! — доносится через некоторое время.
— Новосиба позови.
— Спит он.
— Хорошо, когда проснётся, передай, что Сибиряк в два-три заехал.
Не успеваю я спрыгнуть, как сверху раздаются три громких удара. Высокий молодой пацанёнок, из солдат, запрыгивает и узнаёт, что нужно. Затем поворачивается к хате:
— Сибиряка зовут… А кто у нас Сибиряк?
Опять забираюсь наверх.
— Да, да! Кто Сибиряка кричал?
— Андрюха, ты?
— Привет, Вадик. Мне сказали — ты спишь.
— Разбудили. Сегодня в два-три заехал, что ли?
— Только что.
Обмениваемся ещё парой общих фраз, затем Новосиб просит покричать через коридор в два-четыре и передать осужденному Филиппу, что в сто сорок первую заехал его брат.
Я выполняю просьбу, создаю много шума, «усиленно раздуваю щёки», что есть силы пускаю в глаза пыль (у Бертника научился). Вся хата незаметно наблюдает за моими движениями…
Наконец, просыпается Козырь. Молодой парнишка приносит ему всю поступившую «корреспонденцию» — мульки, пришедшие на хату и лично ему. Андрюха читает все по очереди. В это время Витёк маякует и подводит к шконке, на которой Козырь расположился.
— Привет, Андрюха. Я из два-семь заехал.
— Сибиряк, что ли? Присаживайся. Мне Юрик уже про тебя отписал. Да и с тобой лично мы пару раз переписывались.
Витёк отходит, а я сажусь на шконку и достаю шприц и зеркальце:
— На, держи, Макар передал.
— Ага, хорошо, — он берёт шприц и машет рукой в сторону самодельной тумбочки возле шконки. — А зеркальце себе оставь, у меня этих обезьянок… Девать некуда. Знакомься с пацанами, — Козырь кивает жильцам нижнего яруса, расположившимся в ряд возле него.
Самый ближний, через тумбочку — Володя Кузнец. У него постель, как и у Андрюхи, заправлена домашним бельём, с пододеяльником и цветной наволочкой. Кузнецу лет тридцать с небольшим. Он лежит поверх покрывала в синем спортивном костюме и белых носках. Далее ещё два пацана, каждый на своей шконке. Всё пространство завешено простынями, точно занавесками, этакий, довольно ухоженный, закуток.
— Будете с Вовкой по очереди спать, на его шконке. Он сейчас один. Вещи где оставил?
— Где и все. Вон там.
— А много заехало-то? — Козырь отодвинул занавеску. — Мотыль!
— Чё? — подошёл конопатый парень в трико с оттянутыми коленками.
— Сколько человек сегодня заехало?
— Пятеро, кажись.
— Да они что, совсем, что ли, сдурели, менты? Уже дышать нечем. Ну, дурдом. Нужно, пока не поздно, на больничку сваливать. — Андрюха повернулся ко мне. — Ложись, отдыхай, если хочешь.
— Да нет, я ещё отписать по тюрьме думаю, что меня перевели.
— Ну, твоё дело. Располагайся…
На следующие сутки, вечером, я обратил внимание на то, что мужик молдаванин, убираясь в хате, сметает вместе с мусором хлебные крошки и кусочки, недоеденные во время ужина. Поднял один из кусков и показал Козырю:
— Андрюха, у вас что, мешка специального под хлеб нет?
— Да какой там. Я им полгода уже об этом вдалбливаю, ни хрена не понимают, бычьё…
Остановил Молдаванина и произнёс громко, чтобы слышали все:
— Ой-ей! Братва! Хлеб на пол в тюрьме не скидывают. Вот пакет целлофановый, в него недоеденные куски складывайте и на проверке в коридор выносите. Добро?!
Замолчали, выслушали с «пониманием».
Каждый год, восьмого марта, старшина с привратки ходит по коридорам тюрьмы. Стучится в камеры и бодрым голосом поздравляет братву с праздником. В ответ выслушивает благодарности, самое мягкое из которых звучит так:
— Базар фильтруй, в натуре, сука, мент поганый!