Прелюдии и фантазии
Шрифт:
Летучая мышь
похожа на тряпицу, которой кто-то размахивает в темноте.
Глупость
Чихая, лицо складывается в кукиш (режиссёр это вырежет: глупым можно быть, но не казаться), я выгляжу глупо, когда не знаю, как выгляжу, когда мне нет дела до этого. Ясно, что окружающие не готовы смириться с подобным положением: однажды тех, кто выглядит глупо, подвергнут вивисекции, и города наполнятся людьми с одинаково просветлёнными — помноженными на
Внезапная перемена погоды
В такие дни невольно отдаёшь себе отчёт в том, что все мы — заложники сил, о которых имеем самое смутное представление. Что произойдёт, если давление упадёт ещё на несколько делений ртутного столба? Быть может, среднестатистический житель Страны Обетованной уподобится сухопутной камбале? Или станет похож на ленточного червя? Совершенно ясно, что мы не сумеем сохранить за собой право прямохождения: природа капризна, ей ничего не стоит разжаловать нас в рядовые.
Утренняя пружина,
способная поднять (и поставить гордо, вертикально!) тяжёлую вчерашнюю голову — вот это Моцарт!
И вот уже стучат в дверь и потолок: не пляшите, ради всего святого, у нас крыша едет! Они думают, что мы пляшем хором. Всей ротой.
Но пляшу я — один-одинёшенек: я и Фигаро (брадобрей). И Бернардини (гобой). Един в трёх лицах — отплясываю. Моя увертюра, моя Маленькая Душевная Услада — подобно спирали торнадо — раскручивается и единовременно сворачивает набок все крыши в радиусе пятисот километров.
Израиль становится зоной стихийного бедствия: эпицентр — кабинет скромного служащего, специалиста по архетипам, второй этаж, компания «Stern», г. Явне. Высылайте бомбардировщики! Изучайте основы степа и твиста!
Готовьте гуманитарную помощь!
А не то закроются ваши банки, поезда сойдут с рельсов, жёны предадутся бесплатной любви и вирусы наводнят ваши хард-диски.
И тогда вы пожалеете, что не хотели плясать со мною, но к тому времени — увы — будет поздно!
Исчезновение
Порой для того, чтобы сохранить ясность мышления, приходится прикладывать столько усилий, что этот нехитрый — казалось бы — манёвр отнимает большую часть имеющегося в наличии времени: чем же ты был занять весь день? думал. о чём? зачем? просто думал. жил.
и это всё? всё.
Страх осуществления
Рано или поздно приходит момент растерянности, смутного, почти беспредметного беспокойства, когда все разновидности, все типы сомнения внезапно обретают лица, и ты стоишь как вкопанный, не в силах двинуться ни вперёд, ни назад, парализованный, почти убитый жалким, непонятно откуда взявшимся, даже — кем именно заданным — вопросом: а будет ли будущее?
Но — мгновение пролетает, сердце ударяет в свой бубен, и ты облегчённо переводишь дыхание, понимая, что сомнение было напрасным: будущее наступило.
В парке
Подошла маленькая востроносая девочка с бутылкой минеральной воды и с самым серьезным видом сообщила о том, что вода — мокрая. «Откуда ты знаешь?» — переспросил я. Она
Я посмотрел.
Мокрая.
Ускорение
В период существенных бытийных изменений, когда жизнь внезапно поворачивается к тебе «другим боком», ощущаешь, как ускорение придаёт всякому событию характер чуть ли не эротический: пространство распахивается настежь, и ты проницаешь его, оставляя за спиной чёткий инверсионный след.
Небеса
Вышел на двор. Глянул вверх, и обмер: летучие мыши текут в чёрном небе — как лебеди, как белые. А внизу, прямо под ними люди идут, прямо под ними, огибая меня, будто я — остров.
В полнолуние
лица женщин приобретают дополнительный контур — будто заслонку печную приоткрыли. То отблеск прометеевой искры: одна из дочерей адамовых спросила у прометея огонька, прикурила и пошла: так люди стали огнебоги, а недотыкомку приковали.
За грехи наши.
А что — не прикуривай кому попало. Не таксист. Тело знает больше, чем принято полагать.
Мы же начинаем догадываться об этом только тогда, когда оно властно и настойчиво заявляет о грядущем распаде.
Музыкальная зависимость
временами становится болезненной: возникает нечто вроде ментальной преграды, вуали, которая на слух воспринимается как аудио-помеха. Со временем я стал узнавать о приближении кризиса заранее и — обычно — раз в неделю позволяю себе забыть о музыке. Однажды я сделал перерыв в две недели, и под конец этого срока стал слышать призраки музыкальных произведений.
Желания
Мы хотим касаться друг друга — знать друг о друге больше, чем принято. В этом желании нет ничего эротического, вернее, эротическое здесь подчиняется более общей жажде прямого телесного знания. Нечто такое, что принадлежало нам от рождения и было постепенно вытеснено миром «цивилизованного» взросления, миром принудительной гигиены и запрета на непосредственное восприятие.
Возвращаясь к телесному знанию, мы возвращаемся в детство с его избытком энергии, острейшим переживанием настоящего, внезапной лёгкостью и прозрачностью бытия.
Рассеянность
— способ отказать миру: я не знаю и не хочу знать ничего о том, что происходит в данный момент. Я не знаю, где нахожусь, не знаю даже, я ли это. Пытаясь заслониться от мира (беспокоящего, провоцирующего моё восприятие), проваливаюсь глубже и глубже: грёзы мало-помалу заслоняют мир, заставляя его пятиться. Я больше не осознаю происходящего, и лишь окружающие, которые принимают мой отказ как предательство общих интересов, способны указать на степень моего отсутствия, пытаясь вернуть меня к состоянию, когда вновь станут возможны конвенции.