Преодоление (сборник)

Дьяченко Александр

Однажды, это после того, как без согласования с ним, на западе была напечатана его первая книжка, его 76 летнего, тяжелобольного старика, незнакомые молодые люди избили возле его же дома. Били молча, а когда он упал, добивали ногами. И в тоже время, Фудель продолжал жить какой-то своей особой жизнью, в которой не было места злу. Именно здесь, на 101 километре, были написаны его труды и отсюда расходились по адресатам его письма. Сейчас эти письма и статьи не только печатаются у нас, но и переводятся на другие языки, а тогда все писалось в стол, и без всякой надежды. И непонятно, откуда у изможденного страданиями человека, всю жизнь гонимого, не имеющего постоянного угла, доведенного людьми до состояния решимости покончить с собой, появлялись в письмах такие строки.

Из письма

к дочери Марии: «Ты меня беспокоишь не меньше Вари, а болею я за тебя даже еще больше. Может быть потому, что из детей ты мне самая близкая по духу, по страшной судьбе, по страданию. Я бы только одного желал: не дожить мне до того времени, когда ты будешь как все, когда ожесточишься, когда потеряешь последнее тепло и любовь. Мы живем, и дышим, и верим, и терпим, – только для того, чтобы «не умирала великая мысль», чтобы не стерлись с лица земли те капли крови, которые пролил за нее Христос. Так как без них – духота, и смерть, и ужас. Если люди перестанут это понимать, то я ради них же, этих людей, не перестану, так как жизнь без любви – безумие».

Он пишет сыну Николаю: «Я всегда говорил тебе и всегда искренне говорю себе: в нас до безобразия мало любви… Рви в себе паутину лукавства. Для любви от нас нужны, прежде всего, и больше всего не романы и не богословские статьи, даже с самыми хорошими намерениями, а повседневное отношение с живыми людьми. Но удерживать в себе тепло любви именно в этом плане, в повседневности, а не в статьях и размышлениях, невероятно трудно, что и показывает золотую пробу любви. Вот ты пишешь о метро, о «шествии мимо тебя роботов», и еще даже почище, об ужасе своего одиночества среди них. Нельзя так мыслить, пойми дорогой мой. Я не буду говорить об образе Божием, луч которого не погаснет в человеке до окончательного суда Божия. А как же иногда удивительно бывает почувствовать в метро этот ясный и нетленный луч. Какая это бывает радость».

После того памятного для меня первого служения на могиле Сергея Иосифовича и его ответного поклона, всякий год на следующий день после Радоницы, я приезжаю к Фуделям и служу. Однажды замешкался было, и подумал подъехать на кладбище попозже. В этот день, перебирая старую периодику у себя дома, я наугад открыл один из журналов, и вот, со страницы на меня своим укоризненным взглядом смотрит Сергей Иосифович. Я отложил все дела и немедленно поехал на кладбище.

Порой в трудный момент, когда мне особенно нужна помощь, или совет, я заезжаю к Сергею Иосифовичу и прошу его помочь. И как-то все дела решаются, и помощь приходит и совет нужный.

Время идет, и ушли из жизни почти все, кто знал Фуделей, а те, кто еще жив, немощен и не может уже посещать их могилки и ухаживать за ними. Захоронения стали ветшать, и даже замечательный дубовый крест работы Дмитрия Шаховского подгнил и требовал ремонта. Мы предложили верующим, уже тем, кто не знал Фуделей, привести в порядок захоронения праведников, обновить оградку вокруг, поставить сень и отремонтировать сам крест на могиле Сергея Иосифовича. Люди нас поддержали и собрали денежку.

Поскольку основание креста подгнило, то нам пришлось крест выкапывать и укреплять ту его часть, что находилась в земле. После проведенных в мастерской работ с крестом, я с двумя помощниками приехал на кладбище, и мы стали его устанавливать. Поскольку крест сам по себе большой и тяжелый, то и работы по закреплению его было много. Мы привезли с собой и камни, и все, что необходимо было для бетонных работ, лопаты и всякий другой инструмент. Вскоре, как мы приступили к работе, на небе стали собираться черные грозовые тучи. Задул резкий порывистый ветер, с деревьев полетели листья, и начали падать первые тяжелые капли дождя. Работа была сделана только наполовину, еще оставался невыработанный цемент, и дождь просто заставил бы меня вновь нанимать грузовую машину, докупать необходимые материалы, вместо испорченных, да и помощников моих отпустили с работы только на час. Что было делать? Только молиться. И я стал просить Сергея Иосифовича помочь нам, объяснил ему обстановку и … дождь прекратился. Мои помощники, как нарочно, работали не спеша, обстоятельно, словно, никакого дождя и не было. Я отвлекся

было от молитвы и снова закапали капли. Вновь стал просить, и работа продолжилась. Мы трудились еще около получаса, вокруг били молнии, стало совершенно темно, но дождя не было.

Когда мы закончили, мои помощники обстоятельно убрались за собой, собрали весь инструмент, отнесли его в машину и погрузили в кузов. Затем мы закрепили тент над кузовом «газельки», и только потом сели в кабину. Когда двери в машине за нами захлопнулись, и мы, уже было, собрались ехать, пошел такой ливень, что ехать стало практически невозможно. Машины останавливались, и водители были вынуждены пережидать эту сплошную стену дождя.

Я спросил своих спутников, простых рабочих людей, почему они в такой обстановке так спокойно работали, и никуда не спешили. Их ответ стал для меня откровением: – Да разве святой человек, а я предварительно рассказал им о Сергее Иосифовиче, допустил бы во время работы пойти ливню, не защитил бы нас? После такого ответа и не знаешь, что на самом деле нам помогло, моя молитва, или их вера, что святой не даст пропасть, а может быть, и все вместе?

На очередной годовщине памяти Сергея Иосифовича мы, как правило, все одни и те же, собравшись малой горсточкой, служили на его могилке панихиду. Затем слово взял наш уважаемый Владимир Алексеевич и стал в очередной раз рассказывать историю про то, как он нашел на могиле заброшенного деревенского кладбища необходимые ему журналы «Новый мир».

Слушаю его, и вдруг мой взгляд падает на крест на могиле Фуделя, а за крестом, я словно воочию вижу самого Сергея Иосифовича. Вот он стоит и слушает рассказ. Поймав мой взгляд, и, понимая, что я его вижу, Сергей Иосифович слегка кланяется. Я кивком головы указываю ему на Владимира Алексеевича, и молча, спрашиваю:

– Сергей Иосифович, зачем понадобилась вся эта мистика? Пускай бы ученый человек нашел бы эти журналы в своей институтской библиотеке. Ну, кому нужны эти киношные спецэффекты?

Фудель смущенно кашляет в кулак, и виновато смотрит на меня. Слегка пожав плечами, он отвечает: – Батюшка, давай представим, что он нашел бы их у себя в библиотеке, разве появилась бы у него такая ревность? Загорелся бы исследовательский интерес? А такое уже и захочешь, не забудешь. Это же настоящее чудо, а значит и укрепление в вере, и желание поделиться. Поверь мне, отче, в этой ситуации такое решение было оптимальным. Хотя, возможно, я и неправ, простите меня. И мне на мгновение показалось, что на его печально-мудром лице промелькнула по-мальчишески озорная улыбка.

Новогодняя история

Еду за рулем, по радио ведущие дурными голосами поздравляют преданных слушателей. Все это пропускается мимо ушей. И вдруг один из радиоведущих начинает рассказывать, что на праздничной мессе в Ватикане молодая женщина накинулась на папу Бенедикта Семнадцатого. Я хоть и не много знаю о католиках, но то, что Папа не Семнадцатый, а Шестнадцатый, знаю наверняка.

«Дружок, – я снисходительно улыбаюсь, ну оговорился парень, с кем не бывает, – Шестнадцатый, уж ты мне поверь». А он, как будто не слышит, и снова: «Семнадцатый!» Вот упертый – в раздражении выключаю канал. Думаешь: «А слышит ли он сам, что несет?» И сегодня у нас сплошь и рядом: человек совершенно не в теме, но врет таким уверенным голосом и не смущаясь, словно его слово – истина в последней инстанции. В нашем народе есть несколько тем, в которых разбираются все. Во-первых, это сельское хозяйство, во-вторых, футбол, и, в третьих, дела церковные. Свои соображения по этим вопросам можно высказывать даже незнакомому человеку, сразу же после того как проговорили с ним о погоде.

Не по этой ли причине позарастали бурьяном бывшие колхозные поля, позорно проваливаем футбольные матчи, и в храмах на службы собираются лишь жалкие горстки верных?

Помню, работал еще на железной дороге, заканчивал Свято-Тихоновский институт. Прихожу на работу, а мой коллега, человек, в интересах к церковной теме ранее не замеченный, вдруг выдает мне такую сложную богословскую сентенцию, что у меня от удивления открывается рот:

– Леша, кто тебе это сказал?