Прерия
Шрифт:
— Не знаю, не знаю, — решительно ответил старик. — Насекомые и гады, которых вы носите на себе, предназначены для прерий, и я не вижу ничего хорошего в том, чтоб отсылать их в местности, природа которых может не годиться для них. И, кроме того, вы можете принести куда большую пользу, именно сидя на осле. Хотя, впрочем, для меня нет ничего удивительного в том, что вы не понимаете этого: ведь, стремление быть полезным незнакомо человеку, всегда погруженному в книги.
— Какую пользу могу я принести в этом ужасном положении, когда животные функции до известной степени приостановлены, а духовные, или интеллектуальные, парализованы? Между теми двумя враждебными ордами язычников, наверное, будет пролита кровь. И хотя это занятие мне мало по вкусу, я все-таки более склонен заняться хирургическими опытами, чем терять драгоценное время на умерщвление души и тела.
— Краснокожий не станет заботиться о том, чтобы доктор перевязывал ему раны, когда в ушах его звучит боевой клич. Посмотрите-ка на этих ведьм, друг-доктор. Если у этих женщин нет кровожадных замыслов и если они, проклятые, не собираются доставить себе удовольствие за наш счет, то значит я плохо знаю характер дикарей. Ну так вот, пока вы сидите на осле со свирепым видом, который, кстати, вовсе не составляет природного вашего свойства, страх перед таким великим медиком может сдержать их. Насколько я понимаю, вы принесете в данную минуту больше пользы своим видом, чем какими-либо иными подвигами.
— Слушайте-ка, старый Траппер, — крикнул Поль, у которого не хватало более терпения выслушивать расчетливые, многоречивые объяснения старика, — что, если бы вы сразу покончили с двумя вещами: с вашими речами, очень приятными, когда сидишь перед хорошо состряпанным горбом буйвола, и с этими проклятыми кожаными ремнями, которые, как я убедился на опыте, никогда не бывают приятны. Один удар вашего ножа был бы в настоящее время полезнее самой длинной речи, когда-либо произнесенной в каком-нибудь из судов Кентукки.
— Да, суды — это «счастливые охотничьи поля», как сказал бы краснокожий, только для тех, кто не получил от природы иных даров, кроме дара языка. Меня самого водили как-то в одну из этих несчастных берлог, из-за чего? Из-за такой пустячной вещи, как оленья шкура.
— Если таково ваше мнение насчет заключения, честный друг мой, то подтвердите его на деле и вы пустите нас на волю как можно скорее, — проговорил Миддльтон, которого, как и его товарища, раздражала чрезвычайная медлительность испытанного спутника.
— Мне бы очень хотелось освободить всех, в особенности вас, капитан: вам, как воину, было бы не только приятно, но и полезно приглядеться на свободе ко всем приемам и хитростям индейского сражения. Что же касается нашего друга, то для него неважно, многое он увидит или ничего, потому что пчелу не победить тем же способом, каким победишь дикаря.
— Старик, такие подшучивания над нашим несчастьем не обдуманны, чтобы не сказать больше…
— Да, да, ваш дедушка был горяч и вспыльчив, и нельзя, ожидать, чтобы детеныш барса ползал по земле, как помет дикообраза. Теперь молчите. Я буду говорить, как будто о том, что делается внизу. Таким образом мы ослабим бдительность и заставим закрыть глаза тех, кто редко закрывает их, чтобы не видеть злых, жестоких дел. Прежде всего вы должны знать, что у меня есть основание полагать, что тот коварный тетон оставил приказание покончить со всеми нами, как только это можно будет сделать тайно и без шуму.
— Неужели же вы допустите, чтобы нас убили, как беззащитных овец?
— Тише, капитан, тише; горячность излишня там, где требуется больше хитрости, чем мужества. Ах! Поуни — благородный малый! Вам, наверное, было бы приятно видеть, как он удаляется от реки, чтобы заставить врагов перебраться через нее; а между тем, если плохое зрение не обманывает меня, у него только один воин на двух врагов! Но, как я уже говорил, торопливость и необдуманность приносят мало добра. Факты так ясны, что бросаются в глаза даже ребенку. Мнения дикарей насчет того, что делать с нами, разделились. Некоторые боятся нас из-за цвета нашей кожи и охотно отпустили бы, а другие оказали бы нам милосердие, какое оказывает оленю голодный волк. Когда на совещании племени появляются разногласия, более человечное мнение редко одерживает верх. Видите вы этих сморщенных, жестокосердных женщин? Нет, вы не можете их видеть оттуда, где лежите, а между тем они здесь и готовы, словно бешеные медведицы, с яростью наброситься на нас, как только наступит нужное время.
— Слушайте, старый джентльмен Траппер, — перебил его Поль с горечью в тоне, — вы рассказываете все это для нашего удовольствия или для своего? Если для нашего, то поберегите себя для следующего раза, так как я со своей стороны уже чуть не задохнулся от смеха.
— Тише, — сказал Траппер, с замечательной ловкостью и быстротой перерезывая ремень, привязывавший одну из рук Поля к туловищу, и в то же мгновение всовывая в нее свой нож. — Тише, мальчик, тише; это был счастливый момент. Крики снизу отвлекли внимание этих кровопийц, и им пока не до нас. Пользуйтесь удобным случаем; но будьте осторожны и делайте так, чтобы вас не видели.
— Благодарю вас за одолжение, старый мямля, — пробормотал охотник за пчелами, — хотя оно, как снег в мае, пришло немного не вовремя.
— Глупый мальчик, — с упреком проговорил старик. Он отошел несколько в сторону и, казалось, внимательно наблюдал за движениями враждебных отрядов. — Неужели вы никогда не поймете всей мудрости терпения? Если бы я побежал, как суетливая женщина, ведьмы сиу сейчас увидели бы это, и где тогда очутились бы вы оба? Под томагавком и ножом, как беспомощные дети, несмотря на свой рост и бороду. Скажи-ка, друг мой, охотник за пчелами, в состоянии ли ты после того, как был связан столько часов, бороться с мальчиком, я уже не говорю с дюжиной безжалостных, кровожадных женщин?
— Что правда, то правда, старый Траппер, — ответил Поль, вытягивая свои освобожденные члены и стараясь восстановить застоявшееся кровообращение, — у вас есть разумные понятия на этот счет. Вот я, Поль Говер, человек, который мало кому уступит в борьбе и в беге, почти так же беспомощен, как в тот день, когда в первый раз появился в доме старого Поля, который уже умер — да простит ему бог все промахи, сделанные им, пока он пребывал в Кентукки! Вот моя нога на земле — если верить глазам — а между тем я почти готов поклясться, что она не доходит до земли на целых шесть дюймов. Знаете, честный друг, уж раз вы сделали так много, то окажите милость; удержите этих проклятых женщин, о которых вы рассказали нам столько интересного, на некотором расстоянии, пока я приведу в движение кровь в одной руке и приготовлюсь принять их.
Траппер кивнул головой в знак того, что понял его, и пошел к старому дикарю, выказывавшему намерение приняться за порученное ему дело, предоставив охотнику за пчелами восстановить силу своих членов и помочь Миддльтону оправиться настолько, чтобы быть в состоянии защищаться.
Матори не ошибся в выборе человека для выполнения своего кровожадного намерения. Он выбрал одного из тех безжалостных дикарей, большее или меньшее количество которых можно найти в каждом племени, людей, приобретших известную репутацию воина, благодаря проявлениям свирепого мужества, источник которого лежит в жестокости. В противоположность высокому рыцарскому чувству, заставлявшему индейца прерий считать, что снять трофеи победы с тела павшего врага достойнее, чем убить его, он предпочитал самый процесс отнятия жизни славе победы. Тогда как более самоотверженные и честолюбивые воины старались покрыть себя славой, его всегда можно было видеть спрятавшимся под каким-нибудь покрытием и лишающим раненых всякой надежды на жизнь. Обычно он доводил до конца дело, начатое более великодушным воином.