Прерия
Шрифт:
— Так пусть мой брат посмотрит на меня. Я стою рядом с ним, и он может видеть, что я глупый краснокожий. Почему люди его племени не могут видеть всего, раз они так стремятся захватить все?
— Я понимаю тебя, вождь, и я не стану оспаривать справедливости твоих слов: они основаны на истине. Но хотя я из той расы, которую вы так не любите, даже лживый минг — мой худший враг — не осмелился бы сказать, что я когда-либо налагал свою руку на чужое добро, кроме того, которое добывал в мужественных схватках на войне, или что я желал иметь больше земли, чем предназначено для каждого человека.
— А между тем мой брат пришел к краснокожим, чтобы найти сына?
Траппер положил руку на обнаженное плечо «Lis Balafr'e» и, взглянув в его расстроенное лицо, проговорил задушевным, доверчивым тоном:
— Да, но только для блага этого юноши. Если ты думаешь, дакот, что я принял его в сыновья для того, чтобы он поддерживал меня в старости, то оказываешь столько же несправедливости относительно моих добрых намерений, сколько мало знаешь беспощадные намерения своего собственного народа. Я сделал его моим сыном, чтобы он знал, что после него останется кто-нибудь. Тише, Гектор, тише! Ну, разве прилично, пес, вмешиваться с собачьим воем в совет двух седых голов? Собака стара, тетон, и хотя хорошо воспитана, мне кажется, она, вроде нас, начинает забывать манеры юности.
Дальнейший разговор двух ветеранов был прерван дикими криками, вырвавшимися в этот момент из уст дюжины ведьм, пробравшихся на передние в кругу места. Крики эти были вызваны переменой вида Твердого Сердца. Когда старики обернулись в сторону юноши, они увидели, что он стоит в самом центре круга, вытянув вперед ногу и немного подняв руку, как будто весь он обратился в слух. На одно мгновение улыбка осветила его лицо; потом он как бы внезапно придя в себя, снова принял свой обычный холодный, полный достоинства вид. Движение его было принято за выражение презрения, и даже вожди заволновались. Женщины же, не в силах более сдерживать свою ярость, бросились в круг и осыпали пленника самыми обидными ругательствами. Они хвалились подвигами своих сыновей против различных племен поуни. Они насмехались над его знаменитостью и предлагали ему, если он никогда не видел воина, посмотреть на Матори. Они обвиняли его в том, что его вскормила лань и что он впитал в себя трусость вместе с молоком матери. Короче говоря, они излили на равнодушного пленника весь поток той мстительной ругани, которой так отличаются женщины дикарей.
Влияние этого внезапного взрыва было неминуемо. «Le Balafr'e» в отчаянии повернулся и скрылся в толпе; Траппер, честное лицо которого исказилось от волнения, пробрался поближе к своему молодому другу. Возбуждение вскоре распространилось и на воинов, хотя вожди все еще воздерживались дать знак, отдававший жертву в их власть. Матори, коварно старавшемуся скрыть свою собственную ревнивую ненависть, вскоре надоело это промедление, и он бросил на мучителей выразительный взгляд.
Уюча, горевший нетерпением в ожидании этого знака и все время не сводивший глаз с вождя, выскочил вперед, словно ищейка, которую спустили с цепи. Он пробрался в середину свирепых старух, которые уже начали переходить от бранных слов к жестоким угрозам, выбранил их за нетерпение и приказал им подождать, пока к пытке не приступит воин. Тогда они увидят, как их жертва станет проливать слезы, словно женщина.
Бессердечный дикарь начал, прежде всего, размахивать томагавком над головой пленника. Можно было ждать, что каждый удар топора попадет прямо в тело, тогда как, в действительности, он не должен был касаться и кожи. Твердое Сердце остался совершенно нечувствительным к этому испытанию. Глаза его были по-прежнему устремлены вдаль, все с тем же спокойным выражением, хотя блестящий топор описывал круги вокруг его лица. Потерпев неудачу, жестокий сиу приложил край холодного топора к обнаженной голове своей жертвы и стал описывать различные способы, какими можно содрать кожу с пленника. Женщины сопровождали эту пытку всевозможными оскорблениями, стараясь вызвать проявление какого-либо чувства на безжизненном лице поуни. Но он, очевидно, сберегал себя для вождей и для тех минут крайнего страдания, когда величие его духа могло проявиться способом, более достойным его высокой, незапятнанной репутации.
Глаза Треппера следили за каждым движением томагавка с волнением настоящего отца. Наконец, не в силах более сдержать свое негодование, он воскликнул: — Мой сын забыл свое искусство! Это низкий индеец, которого легко можно заставить свершить глупость. Я не могу сделать этого сам, потому что мои традиции запрещают умирающему воину поносить своих преследователей, но законы краснокожих отличаются от наших. Пусть поуни скажет бранные слова и дождется легкой смерти. Я отвечаю за успех, если только серьезные люди не найдут нужным поддержать безумие этого дурака.
Дикарь-сиу, слышавший эти слова, не поняв их значения, повернулся к Трапперу и пригрозил ему смертью.
— Да делай, что хочешь, — сказал непоколебимый старик, — сегодня я готов так же, как завтра, хоть это и не такая смерть, какой хотелось бы честному человеку! Взгляни на этого благородного поуни, тетон, и скажи, сколько людей из вашего народа он отослал в далекие прерии?! Сколько воинов сиу убил он, как следует воину, в открытом бою, когда стрел летало в воздухе больше, чем хлопьев снега! Полно. Назовет ли Уюча имя хоть одного воина, которого он убил?
— Твердое Сердце! — крякнул в бешенстве сиу, обернулся и занес томагавк над головой пленника, готовя смертельный удар. Но в ту же минуту рука поуни перехватила его руку. Одно мгновение оба оставались в той же позе: один, как бы парализованный таким неожиданным сопротивлением, а другой, склонив голову — не в ожидании смерти, а прислушиваясь к чему-то с величайшим вниманием. Женщины громко и пронзительно закричали от радости: они решили, что нервы, наконец, изменили пленнику. Траппер дрожал за честь своего друга, а Гектор, словно понимая, что происходит вокруг, поднял голову и жалобно завыл.
Но поуни колебался только одно мгновение. С быстротой молнии он поднял другую руку, томагавк сверкнул в воздухе, и Уюча упал к ногам пленника с головой, разрубленной до глаз. Расчищая себе путь окровавленным оружием, поуни бросился между расступившимися, испуганными женщинами и одним прыжком очутился внизу.
Гром с ясного неба не произвел бы большего смятения между тетонами, чем этот отчаянный поступок. Пронзительный, жалобный крик сорвался из уст женщин, и было одно мгновение, когда казалось, что самые старые воины потерялись. Это состояние продолжалось недолго. За ним из сотни глоток вырвались страшные крики мщения, а сотни воинов бросились вперед. Но могучий, властный голос Матори заставил всех остановиться. Вождь, на лице которого отчаяние и бешенство боролись с притворным спокойствием, требуемым его положением, протянул руку по направлению к реке. Тайна объяснилась…
Твердое Сердце пробежал уже большую половину сути между склоном горы и рекой. В этот самый момент отряд вооруженных поуни на лошадях обогнул холм на противоположной стороне реки и галопом подъехал к берегу. Раздался всплеск воды: то бросился пленник. Для его сильных рук было достаточно нескольких взмахов, чтобы проплыть все пространство, и вскоре радостные крики на противоположном берегу известили посрамленных тетонов о полном торжестве их врагов.
Глава XXV