Преследование праведного грешника
Шрифт:
Энди взял толстый дубовый столб, на котором красовалась новая вывеска Мейден-холла. Он опустил его в яму и надежно зафиксировал положение четырьмя брусками. Потом перекидал в яму остальной раствор.
«Когда же мы поговорим? — с тоской подумала Нэн. — Когда будет безопасно сказать все самое страшное?» Она пыталась убедить себя, что тридцать семь лет их совместной жизни сделали разговоры между ними необязательными, но понимала, что занимается самообманом. Так было только в те счастливые дни первых свиданий, помолвки и медового месяца, когда одного взгляда, прикосновения или улыбки вполне хватало для общения между мужчиной и женщиной. От тех счастливых дней их отделяли десятилетия. Более трех десятилетий и одна опустошающая смерть отделяли
В полном молчании Энди уплотнял бетон вокруг нового столба. С предельной тщательностью он выскреб из ведра остатки раствора. Потом занялся установкой подсветки. Нэн, прижав к груди бутылку «Пеллегрино», направилась обратно к отелю.
— Зачем ты сказала это? — спросил ее муж.
— Что? — спросила она, повернувшись к нему.
— Ты знаешь. Зачем ты сказала, что заглядывала ко мне, Нэнси?
Бутылка начала выскальзывать из ее влажной ладони. Она сильнее прижала ее к груди.
— Ну да, я заглядывала к тебе.
— Нет, не заглядывала. И мы оба знаем это.
— Дорогой, я заглядывала. Ты спал. Должно быть, задремал. Я быстро заглянула в дверь и вернулась в столовую. Неудивительно, что ты меня не заметил.
Энди стоял, держа в руках прожектор. Ей захотелось подойти и обнять его, окружить той защитной любовью, в которой могли бы без следа раствориться все терзающие его демоны и душевное отчаяние. Но она осталась стоять на месте, в нескольких шагах от него выше по склону, прижимая к груди никому не нужную бутылку «Пеллегрино».
— Она была смыслом нашей жизни, — тихо сказал Энди. — Любое путешествие по жизни рано или поздно приходит к концу. Но если повезет, то в нем появляется новое начало. Ник была этим новым началом. Ты понимаешь, Нэнси?
Их взгляды на мгновение скрестились. Его глаза, которые она изучала тридцать семь лет в любви и разочарованиях, в смехе и страхе, в радости и тревоге, сообщили ей какую-то очень существенную, но непостижимую мысль. Испытав холодный ужас, Нэн вдруг поняла, что с этого непостижимого, но чреватого опасностями мгновения ей придется избегать любых разговоров с ее любимым мужем.
— Мне нужно кое-что сделать в Холле, — сказала она и начала подниматься по тенистой тропе под липами.
Листва покачивалась над головой, окутывая ее влажным и пронизывающим туманом, подобным моросящему дождю. Он коснулся сначала ее щек, потом навалился на плечи, и ощущение внутреннего холода побудило ее повернуться обратно к мужу, чтобы задать важный вопрос.
— Энди, — позвала она обычным негромким голосом. — Энди, ты слышишь меня?
Он не откликнулся, не посмотрел в ее сторону. Он продолжал упорно устанавливать прожектор на то место на земле под столбом, откуда будет хорошо освещаться новая вывеска Мейден-холла.
— О господи, — прошептала Нэн и, развернувшись, продолжила свой подъем.
После вчерашнего вечернего разговора с дядей Джереми Саманта всячески избегала новых встреч с ним. Естественно, ей пришлось увидеться с ним за завтраком и обедом, но она старалась не встречаться с ним взглядом и уклонялась от любых разговоров, а как только все закончили еду, быстро убрала со стола и сама убралась из столовой.
Она вышла в старый двор, собираясь смыть полувековую грязь с тех окон, что еще не лишились тускло поблескивающих стекол, и тут заметила своего кузена. Джулиан сидел за столом в кабинете, прямо у окна, выходящего на угольную кучу, до которой она дотащила длинный шланг. Остановившись, Саманта понаблюдала за ним, с удовольствием заметив, как красиво ложится падающий через кабинетное окно осенний свет на его склоненную голову, придавая его волосам блеск старого золота. Она обратила внимание, как беспокойно он потирает наморщенный лоб, и это мгновенно подсказало ей, чем он занимается, хотя она и не знала причины, побудившей его к такому занятию.
Джулиан вообще ловко управлялся с цифрами, поэтому каждую неделю проверял счета, оценивая размер доходов, текущие капиталы и вложения в их родовое поместье. Он проверял и подсчитывал все: денежные поступления от продажи щенков гончей и затраты на содержание псарни; накопления арендной платы за сдаваемые угодья и вычеты из этих накоплений, пошедшие на ремонт всех фермерских построек; доход, приносимый турнирами и праздниками, проводимыми в Бротон-мэноре, и расход, отводимый на естественный износ, учиняемый в имении посторонними людьми; проценты, накопившиеся от вложенного капитала, и итоговое сокращение этого капитала при превышении месячных расходов над доходами.
Занимаясь такой бухгалтерией, он обкладывался гроссбухами, в которые педантично записывал каждый фунт, потраченный на восстановление самого Бротон-мэнора, а потом освежал в памяти и долги, также составлявшие часть общей картины семейных финансов Бриттонов. После окончания сего труда он обычно имел полное представление о положении текущих дел и составлял сообразные планы на грядущую неделю.
Поэтому Саманта не удивилась, увидев его за расчетными книгами. Однако ее удивило то, что она застала его за ними второй раз за четыре дня.
Наблюдая за кузеном, она заметила, что он взъерошил шевелюру и откинул назад упавшие на глаза волосы. Потом ввел какие-то цифры в допотопный арифмометр, и даже со двора Саманта услышала, как верещит и щелкает старинный калькулятор, обрабатывая числа. Когда машина выдала ответ, Джулиан отрезал выползшую из нее полоску бумаги и внимательно посмотрел на нее. Потом скомкал эту бумажку и, бросив ее через плечо, вновь зарылся в книги.
Саманту встревожила его озабоченность. Она подумала, что не встречала еще человека более ответственного, чем Джулиан. Отпрыск рода, не столь внимательно относящийся к истории семьи и своему личному долгу, уже давно сбежал бы из такого кошмарного родового гнезда. Менее любящее дитя бросило бы отца на произвол судьбы, предоставив ему возможность налакаться до белой горячки, цирроза печени и преждевременной могилы. Но ее кузен Джулиан не имел ничего общего с подобными не помнящими родства чадами. Для него были очень важны узы крови и долг перед семейным наследием. И то и другое тяжким бременем легло на его плечи. Но он нес это бремя с достоинством. И поэтому Саманта так сильно привязалась к кузену. В его борьбе она увидела ту целеустремленность, которая великолепно гармонировала с ее собственной жизненной установкой.
Они с кузеном были просто созданы друг для друга. Неважно, что у них довольно близкое кровное родство: союзы между двоюродными братьями и сестрами заключались и раньше, и благодаря этому семья в целом становилась богаче.
Взаимовыгодный брачный союз по договоренности. Ничего себе формулировочка, с мрачной усмешкой подумала Саманта. Но не была ли жизнь гораздо более осмысленной в те времена, когда браки заключались именно по этой причине? В период формирования политических и денежных состояний никто не заводил разговоров об истинной любви, никто не лил слез, мечтая и тоскуя о встрече с настоящей любовью. Ее место занимали стабильность и преданность, выраставшие из понимания своего предназначения. Никаких иллюзий, никаких романтических грез. Просто соглашение, связующее две жизни в ситуации, при которой обе стороны многое пату чают: деньги, положение, состояние, власть, защиту и удостоверение подлинности брачного союза. Возможно, последнее важнее всего. Нельзя считать состоявшейся добрачную жизнь человека; никого нельзя объявить мужем или женой до тех пор, пока союз не укреплен соитием и не узаконен воспроизводством. Древняя правда жизни. Никто не надеялся на рыцарские романы, страсти и изысканные капитуляции. Требовалась лишь стабильная пожизненная гарантия того, что сговоренные жених и невеста будут жить надлежащим порядком, как и предназначили им заранее заключившие соглашение стороны.