Преследование праведного грешника
Шрифт:
Бездумно бросив эти слова, он тут же пожалел об этом. Какой будет прок, если их идиотская перебранка приведет к сокрушительному скандалу?
— Послушай, дорогая, — примирительно сказал он, — давай не будем препираться. Вместе мы сумеем пережить этот ничего не значащий визит полицейских. Что же касается Николь Мейден…
— Мы давно не живем вместе, Мартин.
Он упорно гнул свою линию:
— …то она, к несчастью, умерла, и еще более прискорбно, что ее убили. Но поскольку мы не имеем никакого отношения к тому, что случилось с ней…
— Мы не спим вместе с июня! — почти прокричала Триция. — Ты слушаешь меня? Ты понимаешь,
— Я все слышу, — ответил Мартин. — А если бы ты не проводила под кайфом большую часть суток, то твоя память работала бы лучше.
Слава богу, это сразу остановило ее. В конце концов, ей не больше, чем ему, хотелось, чтобы их брак распался. Их союз был взаимовыгодным: Мартин неограниченно снабжал Трицию желанными наркотиками и хранил ее пристрастие в секрете, а она способствовала росту его популярности и обеспечивала ему в кругу партнеров уважение того рода, какое обеспечивает в глазах других мужчин обладание красивой женщиной. Таким образом, ей очень хотелось верить ему, А Мартин по собственному опыту знал, что когда люди отчаянно хотят чему-то поверить, то могут убедить себя в чем угодно. В данном случае, однако, вера Триции была не беспочвенной. Он действительно спал с ней, когда она бывала в отключке. Она не знала лишь о том, что он предпочитает именно такое соитие.
Триция протяжно охнула, заметно понизив голос и растерянно расширив глаза.
— Да, — сказал он. — Ох-ох-ох. Весь июнь, июль и август. II прошлой ночью тоже.
Она напряженно сглотнула.
— Прошлой ночью?
Мартин улыбнулся. Она клюнула на его крючок.
Он приблизился к ней.
— Триш, давай не позволим копам погубить нашу жизнь. Они гоняются за убийцей. Мы им не нужны. — Он коснулся ее губ сбитыми костяшками правой руки. Положив другую руку на ее ягодицы, он привлек Трицию к себе. — Разве это не так? Ведь по правде говоря, полицейским здесь нечего искать.
Мне надо завязать с наркотиками. Мартин заставил ее умолкнуть, закрыв ей рот страстным поцелуем.
— Всему свое время, — вкрадчиво произнес он.
Зайдя в свой номер в гостинице «Черный ангел», Линли сменил строгий городской костюм на джинсы, туристские ботинки и удобную куртку, которую он обычно носил в Корнуолле, в старинном поместье, давно уже перешедшем ему в наследство от умершего отца. Переодеваясь, он поглядывал на телефон, разрываясь между желаниями услышать звонок и позвонить самому.
От Хелен не было никаких сообщений. Утреннее молчание жены Линли оправдывал тем, что вчера она поздно вернулась с прогулки с Деборой Сент-Джеймс и, наверное, еще не проснулась, но ему не удалось найти удачного объяснения тому, что это молчание затянулось до середины Дня. Он позвонил администратору и спросил, фиксируют ли они поступающие звонки, но даже личный поход в приемную и осмотр мусорных корзин ничем его не порадовал. Его жена не звонила. Если уж на то пошло, никто вообще не звонил Линли, но молчание всего остального мира его совершенно не волновало. Зато чертовски волновало затянувшееся молчание Хелен.
Как обычно это делают люди, полагающие, что они правы, он вновь проиграл в памяти их последний разговор. Он рассмотрел все возможные подтексты и нюансы, но при всем его старании правота неизменно оказывалась на его стороне. Факты говорили сами за себя. Жена вмешалась в его профессиональную жизнь и обязана перед ним извиниться. Она не должна оспаривать решения, принятые им на работе, ведь
Линли проверил часы и, выглянув в окно, оценил положение солнца на небе. Оставалось еще добрых несколько часов хорошего света, так что не было необходимости в спешке. А следовательно, он мог подготовиться более основательно и потому задержался, чтобы проверить, есть ли в карманах куртки компас, фонарик и подробная карта местности.
Исчерпав все возможные поводы для задержки, Линли сокрушенно вздохнул. Подойдя к телефону, он набрал свой домашний номер. Можно просто передать ей привет, если она ушла. Должны же супруги вспоминать друг о друге время от времени.
Он ожидал услышать голос Дейтона. Или автоответчик. Чего он не ожидал — потому что если она торчит дома, то какого черта не звонит ему? — так это услышать в трубке беззаботный голосок его жены.
Хелен два раза произнесла «алло». Фоном ее голосу служила музыка. Звучал один из его новых дисков Прокофьева. Значит, она взяла трубку в гостиной.
Линли хотел сказать: «Привет, милая. Мы скверно расстались, и я мечтал помириться с гобой». Но вместо этого он промолчал, пораженный тем, что она может сидеть там, в Лондоне, наслаждаясь его музыкой, хотя они поссорились. А они ведь поссорились, разве не так? Разве он не проводил большую часть своего рабочего дня, старательно избегая навязчивых мыслей об их разладе, о причинах, приведших к нему, и о том, что он сулит в будущем, если один из них вовремя не опомнится и не осознает, что…
Хелен сказала:
— Кем бы вы ни были, ваше молчание крайне неприлично, — и прервала связь.
Держа возле уха молчащую трубку, Линли испытал очень глупое ощущение. Очевидно, повторить сейчас звонок было бы еще глупее. «Ну и ладно», — подумал он, повесил трубку, вынул из пиджака ключи от полицейской машины и вышел из номера.
Он поехал на северо-восток по шоссе, проложенному между известняковыми склонами холмов, на которых был построен Тайдсуэлл. Рельеф этой местности образовывал естественную аэродинамическую трубу. Ветер несся сквозь нее со стремительностью горного потока, раскачивая ветви деревьев и усыпая листвой дорогу, словно обещая, что скоро пойдут осенние дожди.
На перекрестке стайка выкрашенных в медовый цвет домов обозначила деревню Лейн-Хед. Там Линли повернул на запад, к обширным пустошам, прорезанным асфальтовой лентой дороги, бегущей в обрамлении сложенных из камня стен, которые ограничивали наступление вереска, черничника и папоротника на цивилизованную часть пути.
Вокруг расстилались холмы и леса нетронутой дикой природы. Миновав последние деревенские постройки, Линли оказался в заповедном краю, где единственными признаками жизни — не считая буйной растительности — служили галки, сороки да иногда овцы, светлыми облачками мирно пасшиеся на плодородных зеленых лугах.