Преступление победителя
Шрифт:
Кестрель продолжила играть. Арин сбрасывал костяшки и набирал новые. Она чувствовала, как ярость наполняет его сердце. Теперь стало даже хуже, чем до его ухода: гнев был настолько осязаемым, что Арин буквально дрожал. Победа начала ускользать из рук Кестрель.
В итоге она даже обрадовалась поражению. Теперь можно рассказать Арину правду. Кестрель пообещала себе, что ничего не будет скрывать и все объяснит. Она боялась его гнева и того, что он сделает, когда все узнает. И все-таки Кестрель собиралась рассказать правду.
— Это ты посоветовала генералу отравить лошадей кочевников? — спросил Арин.
— Что?
— Это была ты?
— Да, — произнесла она прерывающимся голосом, — но…
— Ты хоть понимаешь, что сделала? Сотни жителей — невинных людей — умерли по пути в город королевы.
— Я знаю. Это ужасно…
— Ужасно? Дети умирали от голода, а их матери плакали. Это невозможно описать словами.
От чувства вины у Кестрель сжалось горло.
— Я все объясню.
— Как ты смеешь оправдывать убийство?
— А ты? — разозлилась Кестрель. — Из-за тебя тоже погибли люди, Арин. Ты тоже убивал и запачкал руки в крови. Зимнее восстание…
— Это разные вещи.
Он выдавил эти слова, задыхаясь от негодования, и Кестрель с ужасом осознала, что опять сказала все не так.
— Я имела в виду, что у тебя были на то причины.
— Я даже говорить об этом не желаю! Поверить не могу, что ты сравнила такое… — Голос Арина дрогнул, стал тише. — Кестрель, империя стремится лишь к порабощению всех вокруг. И ты участвуешь в этих делах.
— У меня не было выбора. Мой отец…
— Счел бы тебя слабой? Лишил наследства за то, что у его воинственной дочурки не нашлось идеального плана? Твой отец! — Арин скривился. — Я знаю, ты все еще ждешь от него одобрения. Ради этого ты готова и за принца выйти. Но у твоего отца руки в крови. Он чудовище. Как можно кормить чудовище? Как можно любить его?
— Арин, ты меня не слушаешь. Ты ничего не понимаешь.
— Ты права. До сих пор я ничего не понимал. Но теперь все стало ясно. — Арин отодвинул от себя костяшки. Расклад, обеспечивший ему победу, рассыпался. — Ты изменилась, Кестрель. Я больше тебя не знаю. И знать не желаю.
Позже, вспоминая этот момент, Кестрель нашла правильные слова, и Арин сумел ее понять. Но в жизни все вышло иначе.
Его гнев превратился в отвращение. Не слушая ее, он быстро встал с желанием бежать, как от заразы. Дверь таверны захлопнулась за его спиной.
В дворцовой галерее стояла тишина. «Как в могиле», — подумала Кестрель.
Она надолго задержалась возле нужной картины: молча стояла, даже не глядя на холст. Наконец Кестрель прицепила мотылька на раму и в очередной раз солгала себе. Ложь была слишком очевидной, но Кестрель это не остановило. Она уверила себя, что так даже лучше. Пусть Арин думает о ней плохо.
Да. Так будет лучше.
21
— И что же случилось, — спросил император, — раз вы так спешите вернуться в Гэрран?
— Меня зовет долг перед вашим императорским величеством, — ответил Арин.
— Как красиво он это сказал, — усмехнулся император, обращаясь к придворным.
В зале зашептались, пряча ухмылки, отчего они стали только заметнее. Теперь никто бы всерьез не мог назвать губернатора Гэррана красивым.
Риша стояла на другом конце зала, спокойная и печальная. Арин поймал взгляд восточной принцессы.
— Даже не знаю, как быть с вашей просьбой, — продолжил император. — Надеюсь, вас никто… не обидел?
Арин улыбнулся, повернувшись к нему раненой щекой:
— Вовсе нет.
По толпе придворных пробежал восторженный шепот. Все происходящее напоминало пьесу. Изуродованное лицо. Насмешливые слова императора. Равнодушие придворных, которые делают вид, будто ничего не случилось.
— А если мне хочется, чтобы вы остались при дворе? — произнес император.
Арин шагнул вперед, ближе к свету. Ему казалось, что он видит себя со стороны. Арин не спал с тех пор, как расстался с Кестрель поздним вечером, но голова была совершенно ясная. Пылинки, повисшие в воздухе, заблестели в утреннем свете. Солнце ярко осветило рану на лице и его потрепанную одежду. Луч скользнул по кинжалу на поясе, висевшему без ножен. Арин сжимал рукоять так, что рубиновую печать никто не видел. Короткая гарда, явно рассчитанная на руку поменьше, была изогнута, как у традиционных валорианских кинжалов. Все выдавало валорианское оружие.
Придворные зашептались:
— Его лицо!
— Кто это сделал?
— Какой клинок!
— Чей же это?
— Явно женский. Где он его взял?
— Украл, наверное.
— А может, подарок?
Даже не разбирая слов, Арин прекрасно знал, что они обсуждают.
— Ваше гостеприимство безгранично, — произнес губернатор Гэррана.
Император улыбнулся, но его глаза не мигая смотрели на пальцы Арина, сжавшие рукоять кинжала. Прекрасно! Арин много размышлял и понял, что император, должно быть, очень дорожит помолвкой между своим сыном и дочерью прославленного военачальника. Этот брак сделает генерала Траяна членом семьи… и обеспечит императору поддержку армии.
Но правителю мешали назойливые слухи. Даже чеканка новой монеты не заставила людей замолчать. Арин впервые подумал о всех этих сплетнях с холодным безразличием постороннего и понял, что может извлечь из них выгоду. Он поставил на то, что, если открыть рукоять, все заметят рубиновую печать Кестрель и узнают этот клинок. Придворные ахнут. Арин мог добавить слухам правдоподобия.
Валорианцы никогда не снимали с себя оружие, разве что во время мытья и перед сном. Неважно, украл он кинжал или получил в подарок. Придворные все равно задумаются, в каких отношениях находилась парочка, если Арин сумел забрать клинок Кестрель.
— Я бы очень хотел остаться, — заверил императора Арин, — но, раз уж мне поручено управлять вашими землями, я должен вернуться и выполнять свой долг наилучшим образом.
— А вы, я вижу, серьезно настроены, молодой человек.
— Да. — Арин немного сдвинул пальцы, обхватившие рукоять. Он еще не открыл печать, но дал понять, что готов это сделать.
Императору жест не понравился. Кестрель тоже вряд ли осталась бы в восторге, будь она здесь. Да и Тенсен, который снова ушел в свою обожаемую картинную галерею чуть ли не на рассвете и, наверное, до сих пор бродил там, точно не одобрил бы идею Арина. Шантажировать императора? В присутствии всего двора?