Превращения Арсена Люпена
Шрифт:
Жозина смеялась его энтузиазму. А Рауль ликовал. Обнимая молодую женщину, он рассказывал о своем поединке с Боманьяном, смеялся над прохожими и оскорблял кучера, говоря, что его лошадь тащится как черепаха.
– Давай галопом, старый черт! Тебя удостоили чести везти в своей колымаге короля Удачи и королеву Красоты, а твоя кобыла спит на ходу!
Фиакр проехал по авеню де л’Опера, потом пересек улицу Пти-Шан и улицу Капуцинов. На улице Комартен лошадь пустилась в галоп.
– Великолепно! – воскликнул Рауль. – Без двенадцати минут пять. Мы прибудем на вокзал вовремя. Конечно, ты поедешь со мной в Лильбонн?
– Зачем? Это лишнее. Достаточно, чтобы поехал один из нас.
–
Но когда они поравнялись с улицей Обер, ворота по левой стороне внезапно распахнулись и фиакр, развернувшись на полном ходу, въехал во двор. Справа и слева от Рауля откуда ни возьмись появилось по трое мужчин, которые схватили его и грубо выволокли из экипажа, несмотря на то что он даже не пытался сопротивляться. В последнее мгновение он услышал, как Жозефина Бальзамо, оставшаяся в фиакре, скомандовала:
– На вокзал Сен-Лазар, живо!
Мужчины затащили Рауля в дом, швырнули в полутемную комнату и заперли массивную дверь на засов.
Ликование, все еще переполнявшее Рауля, было так сильно, что угасло не сразу. Он продолжал смеяться, но от нарастающей в нем ярости голос его уже дрожал.
– Значит, теперь мой ход! Ах!.. Браво, Жозефина… Какой мастерский удар! Точно в цель! И правда – я не ожидал. Как же тебя, наверное, веселила моя триумфальная песнь: «Я создан для побед, для всего невероятного и фантастического!» Глупец, идиот! Уж если ты дурак дураком, так держал бы рот на замке. Какой позор!
Он бросился всем телом на дверь. Напрасный труд! Дверь была крепкая, тюремная. Его взгляд упал на маленькое окошко, через которое сочился желтоватый свет. Но как до него добраться? Внезапно послышался легкий шорох, и в полумраке Рауль разглядел на одной из стен, в углу, под самым потолком, что-то вроде бойницы с торчавшим из нее стволом ружья: оно перемещалось и останавливалось одновременно с ним, ежесекундно держа его под прицелом. Тогда весь свой гнев он обратил против невидимого стрелка, щедро осыпая его бранью:
– Подлец! Негодяй! Вылезай из своей дыры, уж я задам тебе жару! Хорошее ремесло ты себе выбрал! Иди скажи своей любовнице, что она ничего не унесет с собой в рай и что совсем скоро…
Он умолк. Вся эта болтовня вдруг показалась ему бессмысленной, и, разом перейдя от гнева к смирению, он растянулся на железной кровати, стоявшей в нише, где находился также и туалет.
– Если тебе так уж хочется, – сказал Рауль, – можешь меня убить, только не мешай спать…
На самом деле Рауль даже не помышлял о сне. Для начала следовало обдумать сложившееся положение и извлечь из него неприятные для себя уроки. Они свелись к одной-единственной фразе: Жозефина Бальзамо заняла его место, чтобы завладеть плодами победы, которую он подготовил. Но какие же возможности были в ее распоряжении, если она сумела избавиться от него за столь короткое время? Рауль не сомневался, что Леонар вместе с другим сообщником и в другом экипаже следовал за ними к дому Боманьяна, а потом получил указания от своей хозяйки и отправился на улицу Комартен расставлять ловушку в доме, арендованном специально для подобных целей, пока графиня поджидала Рауля в фиакре. Что мог он предпринять – один, совсем юный – против таких врагов? С одной стороны – Боманьян с целой армией сообщников и помощников, с другой – Жозефина Бальзамо и вся ее хорошо организованная банда!
Рауль решил так: «Вернусь ли я на стезю добродетели, на что еще не потерял надежду, или окончательно встану на путь авантюр, что более вероятно, но я клянусь, что у меня тоже будут все необходимые
Он был погружен в эти размышления, когда вдруг почувствовал глубокую апатию, сопровождающуюся общей слабостью. Он пытался побороть эту странную сонливость, но очень скоро его сознание заволокло туманом. Вдобавок его мучили тошнота и тяжесть в желудке. Стряхнув с себя слабость, Рауль сделал несколько шагов, но онемение распространилось по всему его телу, и он упал на кровать, пораженный ужасной мыслью: он вспомнил, что в фиакре Жозефина Бальзамо достала золотую бонбоньерку, привычным жестом положила в рот два-три драже, а одну конфетку машинально протянула ему.
«Она меня отравила… – подумал он, покрываясь влажной испариной. – В драже был яд…»
Проверить правильность этой гипотезы он не успел. Началось головокружение; ему казалось, что он вращается вокруг огромной дыры, в которую в конце концов и провалился, громко рыдая.
Мысль о смерти проникла в сознание Рауля так глубоко, что, когда он снова открыл глаза, у него не было уверенности, что он еще жив. Юноша заставил себя сделать парочку дыхательных упражнений, проверил голос, громко произнеся несколько слов, даже ущипнул себя. Он жил! Далекий шум улицы окончательно привел его в чувство.
«Очевидно, что я не умер, – сказал он себе. – Но какого я высокого мнения о женщине, которую люблю! Из-за жалкого снотворного средства, которым она меня угостила, имея на это полное право, я сразу назвал ее отравительницей».
…Он не мог сказать, сколько времени длилось его забытье. День? Два дня? Больше? Голова была налита свинцом, рассудок словно подернулся туманом, а ломота во всем теле не давала пошевелиться.
У стены на полу Рауль заметил корзину с едой, которую, вероятно, спустили на веревке из бойницы. Ружье исчезло. Пленника мучили голод и жажда. Он поел и выпил воды. Усталость была так велика, что его даже не тревожила мысль о том, к каким последствиям может привести эта трапеза. Наркотик? Яд? Какая разница! Сон временный или вечный – все это стало ему безразлично. Он лег и снова заснул – на долгие часы, ночи и дни…
В конце концов, каким бы мучительным ни был этот сон, Раулю д’Андрези удалось распознать некоторые свои ощущения – так по вспышкам света на темных стенах определяют, что туннель скоро закончится. Ощущения показались ему приятными. Это были, без сомнения, сны – сны, в которых его мягко убаюкивал какой-то ровный, неумолчный гул. Один раз ему удалось поднять веки, и он увидел прямоугольную раму картины, холст в которой двигался, разворачивая все новые и новые пейзажи: яркие и темные, залитые солнцем или тонущие в золотистых сумерках.
Теперь ему было достаточно протянуть руку, чтобы взять еду. С каждым днем он все больше ощущал ее вкус. Еду сопровождало ароматное вино. И казалось, что вместе с ним в его жилы вливается энергия. В глазах исчез туман. Рама картины превратилась в открытое окно, в котором проплывали холмы, луга и деревенские колокольни.
Ныне он находился в другой, совсем маленькой комнате, в которой – он был уверен – ему уже приходилось жить. Вот только когда? В ней остались его вещи, белье, книги.
К стене была приставлена лестница. Рауль чувствовал себя достаточно сильным, чтобы ею воспользоваться. Сказано – сделано. Он приподнял головой люк в потолке, выбрался наружу и оказался под открытым небом. Слева и справа протекала река. Он прошептал: «Баржа „Ветреница“… Сена… Холм Двух Влюбленных…»