Прежде чем сдохнуть
Шрифт:
Разве это не жестоко? Как тебе удавалось вот эту жалость задушить?
— Если честно, я никогда, разрывая отношения, не смотрела на ситуацию так. Я не льстила себе, что только я смогу составить счастье этого мужчины или что я как-то там особенно им любима. Я не сомневалась: каждый из них без меня сможет. Конечно, некоторые вопили: «Я без тебя умру!» Ну хоть бы один умер!
Нет, ни один даже насморк не подхватил! – Натка нехорошо засмеялась и тут же сделалась мрачно–серьезна. – Наверное, это и вправду было довольно жестоко с моей стороны. Наверное, это какой-то комплекс неполноценности позволял мне так легко уходить от мужиков. Я не могла поверить, что значу для них что-то. Что это станет для них потерей. Лишь годам к сорока я поверила, что мужчина – тоже
Что у мужиков до хера прав и мозга, я никогда не сомневалась.
Я не верила, что мужчина – тоже человек в том смысле, что и мужик умеет чувствовать, как мы, женщины. Что он может рыдать от любви, а не из-за проигрыша любимой команды. Что он может на стенку лезть, когда любимая женщина не с ним. Или из-за того, что он не может обнять своего ребенка. Я вообще не верила, что мужчины могут любить. Мне казалось, что эти эмоции случаются только у женщин, так же как только у баб приключаются месячные, роды и климакс. Да, я догадывалась, что для каждого из них я что-то значу. К примеру, как определенный сорт пива. Просто предпочитаема. Не будет любимого сорта – он с таким же удовольствием будет пить другой. И меня любят в том же смысле – попросту предпочитают другим. Когда я встретила такого мужчину, которому поверила, что он на самом деле может любить, а не «предпочитать», мне впервые захотелось остановиться и рожать детей только от него. Может, я просто впервые по–настоящему влюбилась?
— И что это был за мужчина? – мне стало реально любопытно.
— Ты его знаешь, но ты не знаешь, что я говорю именно о нем, – таинственно прищурилась Наташка. – Как-нибудь расскажу. Но это не такая интересная история, как твоя.
Мы обе замолчали, осмысливая все услышанное.
— Делаа–а! Поразительно! – наконец протянула Натка. – Катя оказалась не Женькиной дочерью…
— Ну, конечно, нет! – мне стало как-то обидно, что именно эта деталь больше всего поразила Соколову во всей моей истории.
Почему-то для нее в центре сюжета оказались Женя и Катя, когда главные героини этого анекдота – я и Танька. Наташка как будто специально нивелировала мой триумф «носительницы занимательного жизненного опыта и яркого сюжета». Я не зря опасалась: против моего червового туза Натка неожиданно вытащила из рукава козырного валета. Козыри оказались пиковой масти.
Думаю, она не выболтала бы эту историю, если б не уловила нотки хвастовства и бахвальства в моем голосе, когда я повествовала о своих злоключениях. Все-таки она тоже была в достаточной степени демонстративным человеком и проживала свою жизнь как спектакль, как пьесу, которую она и сочиняла сама для себя на ходу. Надо отдать ей должное: ее пьеса и вправду оказалась посильнее моей.
— Для меня, уж прости, действительно самая главная новость в твоем рассказе, что Катя – не Женькина дочь. Ведь мы с ним были весьма тесно знакомы…
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Началось все в далеком 2003–м, когда Наташа Соколова была свежа, как зелень в горшочке от «Белой дачи», и невинна, как тюлень–белек. Хорошая дочка примерной одинокой инженерши, выпускница литинститута, она писала авангардные минипьесы, которые пользовались ажиотажным успехом у ее 80 ЖЖ–френдов и которые почему-то не хотели покупать ни одно издательство и ни один театр. И диплом литинститута ничуть не помогал ей убедить алчных издателей, что она самая что ни на есть настоящая и многообещающая писательница. Это не повергало Натку в отчаяние: она, как могла, улучшала свою карму при помощи креативного пирсинга и малых татуировок и верила в грядущий неизбежный позитив. Через год по–сле окончания вуза маменька все-таки «догнала», что такими темпами на теле дочурки скоро не останется живого места, а карма будет все там же – у мусоропровода, куда родительница по утрам выносила из Наткиной комнаты горы пустых пивных бутылок. Мать Наташи
она хотела, чтобы Натусик зарабатывала. С ее легкой руки и тяжелого подзатыльника Натка прошла сомнительного качества курсы сценаристов, за которые ее приземленная родительница заплатила полторы тысячи долларов. С этого момента она перестала давать Натке карманные деньги, оставив открытым лишь доступ к семейному холодильнику. Все-таки она хотела ей добра, а не голодной смерти.
От безысходности Наташка прорвалась диалогистом в сценарную группу едва народившейся на свет кинокомпании Рафаэля Оганесяна и отчаянно взялась делать карьеру. Адреналин испуга оказался очень действенным стимулятором креативности, и вскоре Натке уже даже доверяли даже писать поэпизодники.
Прописывать в деталях чужие истории быстро приелось.
И Натка «заболела» идеей стать Главным автором и протолкнуть совершенно свой, личный сериал – из жизни психотерапевтов. Как сценарист начинающий, она хотела вывалить на экран «правду–матку» и писать «с натуры». И отправилась знакомиться с живыми психотерапевтами. Идеологические наследники кинолога–любителя Павлова заворожили ее. Еще бы, ни в одной другой профессии нет такого количества людей с клоповниками в башке, как среди мозговедов. Тогда Натка еще принимала всякое отклонение за «фишку» и признак «избранности». Так что у нее прямо глаза разбежались: персонажи оказались один чудаковатее и занимательнее другого.
Ей с ними было ужасно интересно. Они относились к ней как к большой и много спрашивали. Она еще не знала, что это профессиональная привычка психотерапевтов – много спрашивать, а самим не отвечать ни на какие вопросы. Не давать никаких жизненных советов и не «озвучивать» стройных мировоззренческих концепций. Так их обязывает общаться с клиентами профессиональная этика. Многие и после работы не могут отключить «внутреннего доктора» и живут «в образе».
Так вот, Натка очень прониклась ощущением собственной значимости: много вещала, делала далеко идущие выводы из ничтожных посылок, научилась убедительно постукивать кулачком по столу в конце каждого предложения, таким образом мысленно чеканя в нем точку. Натка и до этого казалась себе ужасно умной и опытной, намного круче матери и ее подружек. Непризнанный литератор измеряла уровень опытности количеством выпитых в ОГИ и «Билингве» пива и водки. А уж по этому показателю мамусик ей явно уступала. К тому же девочка даже пробовала курить травку. То есть знала об этой жизни почти все.
С психотерапевтами «про умное» разговаривали они примерно так:
— А что, – закидывая ногу на ногу и прикуривая вторую от первой, спрашивала Натка особо благоволившего к ней доктора Женю, промышлявшего терапией рублевских жен и имевшего даже рекламный плакат на главной трассе страны. – Какие самые распространенные психологические проблемы у нашего населения? С чем к вам чаще всего обращаются?
— А ты как думаешь? – прищурившись, отвечал специалист.
— Ну, я думаю, ни от чего люди не страдают так массово, как от любви. В постелях и в электронной почте происходят сегодня самые разрушительные и беспощадные в отношении психики битвы.
— И кем ты ощущаешь себя в этой тотальной бойне? – спрашивал Женя.
— Я, пожалуй, дважды контуженый боец, который списан в военные хроникеры и наблюдает за схваткой из блиндажа, – интересничала Натка.
— А видишь ли ты из своего блиндажа, как изменилась тактика боя в наши дни?
— В наши дни психический бой, так же как и банальная война, конечно же, изменился из-за появления новых видов вооружений. Так же как обычная война, психатаки теперь ведутся на расстоянии. Чтобы уничтожить вражеские телеса, из одного земного полушария в другое посылаются управляемые электроникой ракеты и бомбы, и противники даже не смотрят в глаза друг другу. То же самое и в любовных войнах: самые жестокие и разрушительные удары наносятся дистанционно благодаря новейшей технике: интернету, мобильникам и прочей лабуде. Отправил одну смс–ку: «Лохушка, я тебя никогда на самом деле не любил, ха–ха», – и отключил телефон. Все!