Презумпция виновности

Денисов Вячеслав Юрьевич

И рыба. Кряжин, любитель морепродуктов, когда увидел, что ел Головацкий, стал подумывать о том, что профессор сам перерезал себе горло, когда у него началась отрыжка. И пальцы он тоже себе изувечил, чтобы хоть чем-то себя отвлечь во время икоты. За окном стоял почти февраль, а рыба, казалась, выловлена была в марте. Только так можно объяснить и бордовый цвет ее жабр, и мутные, как у только что проснувшегося алкоголика, глаза, и душок, который издавал язь, готовясь к копчению.

– Это не коптильня, Желябин, – глухо воскликнул Кряжин. – Это кремация

после эксгумации!

Узбекские руки, созданные всевышним для уборки хлопка, и руки таджикские, приспособленные нечистым для сбора опия-сырца, ловко орудовали ножами, похожими на мачете, и производили вскрытие трупов. Кишки сваливались в поддон, в который заглядывали две обожравшиеся до помутнения рассудка кошки, выбирали глазами, но так ничего выбрать не могли. Их стоящие тела, похожие на клизмы, свидетельствовали о том, что животных здесь любят и не возражают, когда они копаются в отходах.

– Позови этого… директора, – попросил Георгиева Кряжин, вынимая из кармана пачку сигарет.

Разговор был недолгим. Все, что нужно было советнику, это адреса магазинов, куда поставляется эта (Кряжин так и сказал) падаль. Ответ был еще короче: улица Героев, дом три. Это был исчерпывающий список организаций, принимающих для сбыта эту продукцию.

– Надо же, – сатирический тик поразил левую щеку советника, – как символично: улица Героев! Но мне что-то подсказывает, что даже самый последний герой на острове, помирая от голода, не стал бы лакомиться этой копченой мертвечиной, если бы узнал, как она выглядела до копчения.

– Это здесь же, в ста метрах от коптильни, – сообщил «завсегдатай клоак». Смотреть на него было страшно. – Будь все проклято! Я, когда сюда приезжаю, всегда рыбку беру… Слаще, казалось, нет ничего…

– А ты никогда не задумывался над тем, запах от чего называют сладковатым? А еще «убойник»! – заметив проступившую синеву под глазами опера, Кряжин смилостивился: – Шучу, шучу. Кроме того, если как следует прокоптить…

Георгиев развернулся и, отчаянно вертя головой, куда-то пошел. Третий дом по улице каких-то Героев находился, по-видимому, недалеко.

Хотели завести «Волгу», но Георгиев с трагическим пафосом, переживая личную трагедию, махнул рукой – тут рядом! – и все двинулись пешим ходом.

Где-то между первым и вторым домом искомой улицы Желябин стал извиваться, как раненый, и ерзать по телу рукой, словно его заела вошь. На самом деле, когда раздалась знакомая трель, он вспомнил, что еще в кабинете сунул телефон под свитер в карман рубашки, потому что тот не входил в карман джинсов. Звонок застал его врасплох, но жест майора никого, кроме выглядывающих из окон граждан с синюшными лицами, не испугал. Еще бы – идет по дороге мент (а кто еще, если не мент?!) и вдруг резко ныряет рукой куда-то под мышку! Ясно, что не за деньгами…

– Что? – коротко поинтересовался советник, улавливая знакомый запах от порога магазинчика с тошнотворным названием «Свежая рыба».

– Начальник вызывает по одному делу. Я еще вчера доложить должен был, а тут…

А

тут – хотел он сказать, но не решился – Кряжин со своим контейнером. Желябина понять было можно – помимо убийства Головацкого на его отделе висят еще несколько десятков серьезных дел, и, хотя майор и входит в следственную группу, приезд из Москвы следователя из Генпрокуратуры еще не означает, что теперь вся работа отдела по раскрытию тяжких преступлений должна остановиться.

– Я доберусь, решу вопрос, а потом сразу сюда.

– Не стоит, – возразил советник. – Будь в управлении, думаю, ничего сногсшибательного мы здесь не услышим. Это я так, «концы зачищаю».

Кряжин кривил душой. Он рассчитывал услышать нечто, что помогло бы ему если не найти Пикулина, то хотя бы понять, где всю ночь провел Головацкий.

– Вот оно, речное богатство Холмска, – выдохнул он, входя в магазин. Помимо язя цвета потускневшего золота, лежащего на блюде под витринным стеклом, магазин торговал вполне безопасной продукцией: семгой, минтаем, давно исчезнувшим хеком и блестящими карасями. Последние плавали в огромном аквариуме, и любой желающий мог подойти и сказать: «Этого!» И продавец, вооружившись самодельным сачком, лез на табурет, чтобы выловить понравившегося.

Удача сама плыла в руки, только Кряжин об этом пока не догадывался: в магазине присутствовал и директор, и продавщица, и ее сменщица. Меж двумя последними происходил яростный спор относительно недостачи, случившейся поутру, и для выяснения подробностей оной обе труженицы «Свежей рыбы» находились на своем рабочем месте. Вида спорившие были внушительного, круглые лица их лоснились, и не от голода, и как-то сама напрашивалась мысль о том, куда уходит продукция, когда ее недостает.

– Тайм-аут, тайм-аут! – призвал Кряжин, видя, что от спора до мордобоя осталось секунд пять-шесть. Нахально откинув вверх перегородку прилавка, он вошел внутрь. – Музыкальная пауза…

– А тебе-то, толстомордый, какого хера надо? – взвилась та, что обвинялась.

– А вот за такой базар, сударыня, не долго и лещом по толстолобику получить, – обиделся советник. – Вам в голову не пришло, что можете разговаривать со старшим следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры России?

Все три тетки (а директор тоже оказался женщиной) обмякли.

– Из-за чего вы хотите убить эту милую даму? – спросил Кряжин, к которому после лицезрения глупого выражения на лицах женщин возвратилось хорошее настроение.

– Недостача, – сказала директор с таким серьезным видом, словно следственная бригада почти в полном составе прибыла именно по этому поводу.

– Ну, недостача – это не беда, – как-то не по-прокурорски возразил советник. – Это означает, что тетя просто недоглядела за товаром. Вот когда излишек – это серьезнее, ибо это означает, что тетя за товаром присматривает настолько хорошо, что ей даже некогда выбивать на кассе чеки. А каков размер спора?

– Двести рублей! – громогласно объявила цену иска та, что обвиняла.