Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности
Шрифт:
На следующий день – было воскресенье, 3 ноября – прошло тайное заседание подпольного Совета рабочих депутатов. Я принял в нем участие. Кестер доставил меня туда из «Золотого Льва», мы наняли дрожки, проехали изрядный кусок пути, а потом пошли пешком в совершенно ином направлении. То были меры предосторожности на случай слежки. На далекой окраине города мы зашли в маленький домик, где и собрался рабочий Совет. Однако никакой организации, собственно, не было. Совет рабочих депутатов состоял из примерно 20 человек, которые и были избраны в исполнительный комитет. Впервые я столкнулся здесь с этой принятой на Востоке системой рабочих организаций, принципиально отличавшейся от германского образца. Германская система функционировала снизу вверх: масса выбирала и контролировала вождей. В восточноевропейской же системе тот, кто полагал себя для этого подходящим, хватался за бразды руководства и ставил задачи и дисциплинировал массы, а также и тиранствовал над ними, если того требовали его планы. Германская система по существу своему демократична, восточноевропейская почти всегда ведет к диктатуре. В обеих этих системах дает себя знать истинная суть массы. Германский рабочий обладает слишком развитым самосознанием, чтобы позволять использовать себя как пешку. Восточный европеец, не имея опыта и практики демократии, подчиняется диктатуре своих вождей как чему-то само собой разумеющемуся [56] .
56
Разумеется, данные рассуждения А. Виннига куда более характеризуют его самого и его стереотипы, нежели действительную обстановку в германском и «восточноевропейском» рабочем движении.
С
57
Ханс Мартна (эст. Hans Martna; 1890–1941), эстонский юрист и политик. Член Учредительного собрания (1919–1920), депутат I Рийгикогу (парламента) от социал-демократов, в 1922 г. сложил мандат, в 1923–1928 гг. управляющий делами Рийгикогу, затем присяжный адвокат в Таллине, редактор газеты «Голос рабочих» и член Совета рабочих домов. Арестован НКВД в 1941 г., погиб в заключении в Пермской области РСФСР. Назван Виннигом «молодым», так как являлся сыном одного из лидеров эстонских социал-демократов Михкеля Мартны (эст. Mihkel Martna; 1860–1934), члена Учредительного собрания и депутата всех пяти составов Рийгикогу.
Остаток дня я провел в пеших прогулках в одиночестве и уже на заходе солнца поднялся к старому орденскому замку. На западе в красной дымке заходил солнечный диск. С равнин на востоке тянуло бледным туманом, который оседал на семисотлетних стенах крепости на холме, – я прощался с Ревелем.
IV. Интермедия
По-русски широкая [58] одноколейная магистраль Ревель – Рига и во время германской оккупации обслуживалась местным, по большей части латышского происхождения персоналом. При первой моей поездке в сентябре я ничего особенного в процессе эксплуатации не заметил; хотя случались довольно существенные опоздания, все же служащие были вполне вежливы и соблюдали порядок. Теперь было иначе. Люди кругом шипели только на своем языке и давали понять, что испытывают к нам не особенно добрые чувства. Ночью было много ругани между железнодорожниками и проезжающими германскими солдатами. А я лежал на своей полке и никак не мог уснуть.
58
Немцы всегда подчеркивали различие между магистралями, построенными по русскому стандарту (1520 мм), и железными дорогами с европейской колеей, так как это имело военное значение, а в ходе обеих мировых войн обеими сторонами принимались немалые усилия по перешивке некоторых участков магистралей на удобную для себя колею.
Внезапно прямо по ходу поездки раздался жесткий удар, да такой, что я скатился с полки, однако в момент опомнился и вскочил на ноги. Раздалась смесь лязга, грохота и криков – и поезд остановился. Я выглянул наружу – была еще глубокая ночь. Впереди в темноте стоял под полными парами локомотив. На фоне красных отблесков мимо проскользнули две тени. Из вагона передо мной вышла группа людей, но очертаний было не разобрать. Фонари загорелись, потухли и зажглись вновь. Тут же ночь разрезал поток голосов – обрывки слов, имена, приказы… И вдруг стало ослепительно светло. Взвился сполох огня. Потом он исчез – но свет остался – а вот и опять. Порывы ветра бросали пламя из стороны в сторону. Поезд горел. Я собрал свой багаж и вышел из вагона. Теперь стало видно: вся железнодорожная насыпь уже была заполнена народом – навстречу шли какие-то темные фигуры с мерцающими фонарями. Я прошел чуть вперед и наконец увидел всю картину. Мы столкнулись с другим поездом, небольшим товарняком. Оба локомотива, по-видимому, не слишком пострадали. Изо всех швов пробивался пар, однако в остальном котлы были целы. Зато следующие за локомотивом нашего поезда вагоны были разбиты. Один из них горел. Мощно гудело пламя. Это были вагоны, в которых небольшая сопровождающая команда везла несколько лошадей. Два солдата получили ранения – они уже лежали в отсвечивающей серебром траве у насыпи. Вокруг них суетились, принесли одеяла и оттащили их вверх по склону. При этом посмеивались. У солдат были лишь легкие травмы, и они быстро оправились настолько, что ели, пили и рассказывали. Несколько лошадей погибло. Уже прибирались, куски трупов животных разбросало по полю. А затем появились костры – два, три, пять, а вокруг огня сидели мы – солдаты и гражданские лица, мужчины и женщины – и стали доставать съестные припасы, а также трубки и сигареты. Было три часа ночи. Мы все еще были в Эстонии, в каком-то ельнике, а сбоку уже начиналась безлесная пустошь. Тут же стали рубить деревья, чтобы пустить на дрова, играть в азартные игры, пели, болтали и протягивали то руки, то ноги к теплому огоньку. А в это время вокруг поезда хлопотали, и постепенно стал заниматься бледный холодный день.
Где-то к середине утра мы смогли поехать дальше. Днем прибыли в Ригу.
Здесь я узнал, что в соответствии с моими предложениями жалованье рабочим на военных заводах подняли примерно вдвое [59] . Однако на разрешение образовать рабочие комитеты осмелиться пока никак не могли. Тут была все та же картина – жалели палец, а вскоре пришлось бы отдать всю руку – principiis obsta [60] – и все в таком духе. Я никак не мог этим удовольствоваться и решил ехать в Либаву, где был один из крупнейших военных заводов, чтобы там попытаться реализовать свой рецепт. Однако сначала я должен был принять участие в заседании Балтийского ландесрата. Этот Балтийский ландесрат был не чем иным, как своего рода эрзацем парламента лишь на военное время. Он состоял пока что из 60 представителей местного населения: немецких, латышских и эстонских крупных помещиков [61] , горожан и крестьян. Мне было неизвестно, было ли это собрание образовано с помощью формальных выборов, но предполагаю, что кандидаты туда были вызваны по предложению рыцарства и биржевого комитета (торговой палаты). Ландесрат был, естественно, настроен прогермански, он принимал уже позабытое сегодня решение об образовании Балтийского герцогства [62] . Однако по отдельным вопросам сельского хозяйства он отнюдь не был простой машиной для поддакивания, здесь были себе на уме, а свои замыслы отстаивали жестко и умело. Среди его членов эстонской и латышской национальности было несколько неплохих умов. 6 ноября ландесрат заседал в последний раз. Начало было довольно торжественное. Священники предварили его проповедями на всех трех языках. Открывал заседание командующий армией [63] . Затем руководство принял на себя президиум, а потом последовали доклады, дебаты и голосования. Должен заверить, что в этом был мало задействован.
59
Подняли его не благодаря только лишь предложениям А. Виннига, а в запоздалой попытке упредить революцию, до которой оставалось уже менее недели.
60
Principiis obsta (лат.) – цитата из Овидия, буквально – «противодействуй вначале».
61
В действительности немцы составляли в нем почти 90 %, так что представительство эстонцев и латышей было скорее демонстративным.
62
После продолжительных колебаний и дебатов между различными германскими ведомствами к осени 1918 г. возобладал вариант образования Балтийского герцогства из всех трех остзейских провинций, 22 сентября 1918 г. о готовности его признать заявил кайзер Вильгельм II, однако решающие шаги по его формированию должны были состояться лишь в октябре-ноябре 1918 г., когда германской оккупации Прибалтики пришел конец.
63
Командующим 8-й армией с 31 июля по декабрь 1918 г. был генерал от инфантерии Гуго фон Катен (нем. Hugo von Kathen; 1855–1932).
В Риге вот уже несколько дней не выходили немецкие газеты. Я напрасно искал во всех магазинах и лавках. 5 ноября я провел весь вечер у Скубика. Он, шепотом и сияя от радости, сообщил мне, что в Германии началась революция. Ничего наверняка он не знал. Передавали украдкой только слухи – но откуда они приходили, никто не знал.
Мы говорили об этом несколько часов, однако безрезультатно и были не согласны друг с другом в самом главном.
«Это – спасение. Теперь дорога свободна. Царизм мертв, германский милитаризм разгромлен, прусская система рухнула! Мир свободен!»
Скубик удивлялся тому, что я не разделяю его радости.
«Это будет чудовищный мир, – жаловался я. – Эльзас-Лотарингия будет потеряна. Колонии нам не вернут. Нас отрежут от поставок сырья и от мировой торговли. Наша ориентированная на экспорт промышленность погибнет. 5 миллионов рабочих окажутся на улице. Участью германского рабочего станут безработица, снижение заработной платы, бедность и бессилие. То, чего мы добились в ходе 25-летней работы профсоюзов, сдует, словно пену».
Нет, радоваться я никак не мог. Скубик утешал меня: такого мира социалисты Франции и Англии не допустят. Ведь они разделяют наши взгляды по этому вопросу. Однако это были только слухи.
И все же – когда я застал в Дворянском собрании Риги Балтийский ландесрат за работой, в ходе которой все еще целиком исходили из того, что он здесь является хозяином положения, что в качестве победителя вполне сможет и дальше воплощать свою творческую и свободную волю, – мысли мои были потрясены страшно далеким от реальности противоречием между тем, что здесь происходило на моих глазах и звучало в моих ушах, и тем, что теперь уже наверняка станет реальностью со дня на день.
Когда в обеденный перерыв я спускался по широкой лестнице, ко мне подошел какой-то балтийский немец и попытался разъяснить, что принятое ими решение таково: государство в составе Германского рейха с тем или иным прусским принцем на троне, но особенно предпочтительным было бы включение в состав прусской монархии. Я спросил его, насколько он вообще может всерьез воспринимать этот вариант. Он был вполне серьезен.
Вечером доктор Буркхард, явно по поручению Госслера, предложил мне занять пост в гражданской администрации балтийских земель в качестве референта по социально-политическим вопросам. Я отказался и спросил, а не является ли это бесполезным, ведь к этому следовало бы приступить еще полгода назад, а теперь же это будет воспринято как проявление страха, а потому эффекта не возымеет.
На следующий день – был четверг, 7 ноября – я собирался выехать в Либаву, а закончив свои дела и там, отправиться оттуда в Германию. Однако, когда я уже собирался выйти на перрон, один военнослужащий ландвера, стоявший там на посту, потребовал от меня справку о прохождении дезинфекции [64] . Я попытался его переубедить, однако он вполне в старопрусской манере был непоколебим, и мне теперь надо было где-то получить свидетельство, что вшей у меня нет. Когда же я этого добился, поезд уже пересек мост через Двину, и я остался с неприятной перспективой целого дня в бездействии. Его я провел в отеле, где с записной книжкой в руках составлял отчет для командировавшего меня ведомства. Пообедать я отправился в офицерскую столовую. Там меня и застало посещение одного из старших чиновников гражданской администрации. Он присел за мой стол и начал говорить о погоде и о политике. Этот человек рассказал мне, что раньше будто бы служил в военной администрации, а потому был проводником глупой политики насилия; когда же затем была образована гражданская администрация [65] , военное руководство внедрило в ее состав на важный пост этого человека, чтобы тот сохранил «преемственность политики». Я немало удивился, когда он стал передо мной говорить о свободе и правах народа. Антинародные черты в германской политике всегда были ему до глубины души чужды! Теперь же все должно стать иначе! Прежде всего, прусское избирательное право – «неприличное», как однажды назвал его Науман, хотя оно на самом деле еще хуже [66] . Он критиковал в таких выражениях, что им охотно аплодировал бы даже Адольф Хоффманн [67] . Я был просто поражен и уже начал подумывать – «Как можно ошибиться в человеке!» – и про себя даже попросил у него извинения, что я так плохо о нем думал. Но тут разговор внезапно принял совсем иной оборот. Мой собеседник прямо сказал: «Вы только что приехали в Прибалтику. Правительство именно вас поставит вести здесь дела. Я готов работать под вашим руководством и рад наконец быть проводником разумного политического курса».
64
К ноябрю 1918 г. подавляющее большинство германских частей на Восточном фронте были ландверными или ландштурменными, то есть фактически второочередными или ополченческими. После отправки самого боеспособного контингента на Западный фронт значительная часть солдат и офицеров в них была старших (то есть более 35 лет) возрастов. Были и солдаты, которым уже исполнилось 48 лет. Такой подбор личного состава не мог не сказаться на ходе революционных событий в войсках на Восточном фронте.
65
Оформление гражданской администрации началось лишь 1 августа 1918 г., после тяжелейших дебатов гражданских и военных инстанций Германии и представителей балтийских немцев в июне – июле 1918 г.
66
В Пруссии, крупнейшем государстве Германской империи, к началу Великой войны сохранялось введенное еще до объединения Германии трехклассное избирательное право, гарантировавшее господство в обеих палатах прусского ландтага консерваторов-юнкеров и лишь умеренно-либеральной буржуазии. Это существенно контрастировало с всеобщим (по тогдашним понятиям) избирательным правом в общегерманский рейхстаг, а потому либералы (а одним из их лидеров был теоретик Срединной Европы Ф. Науман), а тем более социал-демократы требовали избирательной реформы в Пруссии. Под влиянием Февральской революции в России в Пасхальном послании 1917 г. кайзер Вильгельм II обещал политические реформы в Пруссии, не уточнив, какие именно. Однако это было воспринято как однозначная гарантия введения в Пруссии аналогичного общегерманскому избирательного права, что должно было удовлетворить в том числе амбиции бывших фронтовиков. Тем не менее вплоть до октября 1918 г. к практическому воплощению вяло обсуждавшейся реформы так и не приступили.
67
Адольф Хоффманн (нем. Adolf Hoffmann; 1858–1930) был одним из первых социал-демократов, сумевших избраться в прусский ландтаг, где он приобрел известность своими едкими политическими нападками на консервативное прусское государственное устройство. Весной 1917 г. он стал одним из основателей НСДПГ, а после Ноябрьской революции был некоторое время членом прусского правительства, в начале 1920-х гг. некоторое время был коммунистом, но в конце концов вернулся в состав СДПГ.
Тогда эта загадка вполне разрешилась, и я записал себе на память: появился новый тип людей.
На следующий день я выехал в Либаву. До нее было примерно 150 км – но на эту дистанцию нам понадобилось 14 часов. Много раз мы долго, очень долго стояли на путях посреди темного курляндского хвойного леса. Читать мне было нечего, отчет свой в имперское ведомство я прочитал трижды и поправил все, что мог. От отчаяния я в конце концов стал сочинять сказку о мечтательном рыцаре и доброй фее. А в эти же часы по Германии пронеслась революция и свергла в Берлине старейшую из германских княжеских династий [68] .
68
То есть Гогенцоллернов. Винниг несколько преувеличивает: куда древнее Гогенцоллернов были, например, правившие в Баварии Виттельсбахи, а уж тем более Веттины из Саксонии.