Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности
Шрифт:
Собрание проходило драматично. Вчерашний долговязый бледный матрос взошел на трибуну, держа в руке проект, согласно которому вся командная власть должна была перейти избираемому матросскому совету, причем насчет состава последнего у него были готовы предложения, где содержались, естественно, совсем иные фамилии, нежели предполагал Пикард. Этот проект постановления и списки кандидатов были зачитаны, тут же получив громовые аплодисменты в одобрение. Пикард взял слово, призвал к сознательности и резко набросился на радикалов. Ему также ответил гром аплодисментов. Затем он передал слово мне. Я поступил так же, как и накануне вечером, рассказав, кто я такой и что привело меня сюда, а также спросил, есть ли среди участников собрания социал-демократы. Вверх были подняты сотни рук. Заранее это не планируя, однако поддавшись минутному порыву, я провозгласил «Браво!» своим многочисленным товарищам по партии. В ответ целую минуту по всему залу не смолкал ураган из криков «Браво!». Никогда, ни на каких собраниях, ни на одном партийном съезде или на международном конгрессе я не испытывал такой гордости за партию. Это преклонение перед нею появилось словно по волшебству и тут же подчинило все и вся своей воле. Все собрание,
При таком настроении собравшихся было несложно добиться принятия тех решений, которые были нам, мне и Пикарду, желательны. Проект об изменении командной структуры теперь вообще более не обсуждался. Был избран небольшой матросский совет из пяти или более персон, председателем его стал Пикард. Тут же было решено, что каждый матрос обязан в семь вечера быть в казарме и что от губернаторства следует потребовать закрытия борделей. Все эти решения принимались, чтобы избежать эксцессов.
Около 12 часов разошлись, причем в наилучшем, вполне удовлетворительном настроении. Офицеры были просто счастливы тем, как удачно, почти патриотически прошло собрание, и благодарили нас, Пикарда и меня. Я поехал в губернаторство, где тут же приняли необходимые меры, чтобы провести эти решения в жизнь.
Барон Книгге, когда я прибыл к обеду, уже был извещен о ходе собрания и вновь стал несколько увереннее. Мы долго просидели рядом. Когда я вечером вернулся с пешей прогулки, то увидел, как на главной дороге собирается большая толпа возбужденных людей. Я спросил солдат о причинах этого собрания. «Война закончена! – говорили они. – Французы и англичане братаются на фронте с немцами и избирают солдатские советы, которые должны заключить мир». В радостном возбуждении, однако и не без тяжелых сомнений я отправился в телеграфное ведомство. Меня сочли там полуофициальным лицом, а потому допустили в служебную комнату. Новость подтвердилась – я сам прочитал телеграмму, которая почти дословно гласила то, что мне рассказывали солдаты. Я спросил его, кто отправитель. Офицер пожал плечами. «Отправитель не указан. Мы получили это по служебным каналам из Берлина. Там сегодня телеграфируют все подряд». – «Вы считаете, эта новость соответствует действительности?» – «Да. Сегодня приходится привыкать и к самому необычному».
Когда я вернулся, барон Книгге обнял меня. Он тоже получил эту служебную телеграмму и был уверен в ее подлинности. «Господин Винниг, социализм – вот спасение! Он спасет Германию, он спасет мир! Я беру назад все слова, что когда-либо говорил против него. Я – человек старый и в финале своей жизни не хочу быть неверным по отношению к моей партии. Однако, если социализм образумит народы, тогда он – лекарство для человечества и спасение для Германии! Кайзер теперь уже не кайзер, мне его жаль, ведь такой судьбы он не заслужил. Однако, если его жертва необходима, чтобы спасти Германию, он обязан принести ее, нежели цепляться за корону. Ведь Германия превыше всего!»
И затем этот старый верный служака вспомнил о бутылке шампанского, которую он уже давно отложил до дня заключения мира, и приказал достать ее из подвала. И мы распили ее, веря в правдивость телеграммы. Это было вечером 10 ноября.
Я еще мирно почивал на лаврах, которые снискал в воскресенье, и планировал подольше поспать. Однако уже в первые часы утра понедельника ко мне явились несколько матросов и повели меня с собой в порт. Теперь они уже были хозяевами положения и взяли автомобиль, который отныне предоставляли полностью в мое распоряжение. Они еще хотели кругом развесить на нем красные флажки, но отказались от этой затеи по моей просьбе.
А в порту опять начались беспорядки. От какой-то инстанции – из Ставки или из Совета народных уполномоченных [78] – пришла телеграмма, которая предоставляла солдатским Советам большие полномочия, в том числе позволяла им взять на себя часть командной власти [79] . За счет этого достигнутое нами на общем собрании было полностью опрокинуто. Телеграмма, естественно, тут же была обнародована, и часть матросов потребовала повторного собрания и принятия новых резолюций. Я ненадолго остался с Пикардом наедине и не стал от него скрывать, что мне телеграмма в целом очень не нравится. Я спросил его, считает ли он для себя возможным принять дела коменданта порта и главы станции. Он был слишком порядочным человеком, чтобы поддаваться подобным амбициям. «Мы оба должны знать, что намерены делать, – сказал я ему, – вся эта история с советами – это грубая ошибка, и мы могли бы совершить ее только затем, чтобы избежать еще худшего!» В этом мы были едины. Затем я пошел на квартиру коменданта порта, которая располагалась в другом флигеле того же здания. Я хотел сначала переговорить с капитаном фон Клитцингом наедине, а затем уж должны были прийти и представители солдатского совета.
78
Так (СНУ) называлось первое правительство революционной Германии, куда вошли шесть человек, трое от СДПГ, в том числе и председатель СНУ Эберт, и трое от НСДПГ, оно действовало наряду с прежними имперскими и прусскими ведомствами. В ходе революции в связи с боями в Берлине неоднократно возникали правительственные кризисы, которые завершились победой СДПГ и выходом «независимцев» из его состава. После выборов и созыва в Веймаре Национального собрания 13 февраля 1919 г. был сформирован первый парламентский кабинет Веймарской республики во главе с Шейдеманом.
79
А. Винниг описывает неразбериху тех ноябрьских дней и на основании тех данных, что у него, разумеется, уже были на момент написания книги в 1920–1921 гг., не уточняет, что Ставка долго противилась какому-либо признанию солдатских советов, в итоге к 16 ноября согласившись лишь на советы «доверенных лиц» (включая офицеров), но вовсе не имея в виду серьезную реорганизацию командной власти. Это сильно отличалось от позиции СНУ и в дальнейшим привело к многочисленным конфликтам, кончившимся к лету 1919 г. полной ликвидацией советских органов в армии. Отправитель телеграммы был неизвестен, однако им, вполне вероятно, был солдатский совет Берлина или другие значимые советы, в том числе при Ставке или при штабе Главнокомандования на Востоке в Ковно, которые тогда захватили каналы связи и часто опережали события.
Комендант, естественно, тоже был в курсе содержания телеграммы. Хотя было еще очень рано, я застал его уже в рабочем кабинете. Последовала беседа, которая была для нас обоих неприятной и проходила очень тяжело. Я вынужден был потребовать от коменданта отказа от неограниченных командных полномочий, впредь он должен был отправлять на подпись матросского совета все свои приказы. Для этой цели я предложил ему выделить рядом с его кабинетом еще и помещение для матросского совета, чтобы упростить и сделать более комфортной совместную работу.
Коменданту было нелегко пойти на это. Однако после пришедшего по телеграфу распоряжения ничего другого не оставалось, если только не хотели спровоцировать еще худшее. Он это понимал. «У меня на родине говорят: "Есть такие и есть сякие, но есть еще и Клитцинги”, – произнес он, – так что я намерен показать, что может Клитцинг. Я сделаю это!»
Итак, прибывшему матросскому совету я смог сообщить об уже готовом решении по этому сложному вопросу. За полчаса нашли и оборудовали необходимую комнату, и разделение командных полномочий состоялось. Пикард, само собой, осуществлял свою деятельность с таким личным тактом, что коменданту оказалось не так уж и сложно приноровиться к новым обстоятельствам.
Около полудня матросы вновь собрались на общее собрание в тренировочном бараке. Положение матросского совета, да и мое лично было нелегким. Мы теперь должны были провести распределение командной власти согласно приказу свыше, хотя днем ранее мы с известным трудом смогли этому помешать. Хотя Пикард в своем отчете поведал, что распределение командной власти прошло сразу же после поступления телеграммы, радикалы все же грубо набросились на него. Когда я попытался заступиться за него, отовсюду послышались громкие крики, призывавшие собрание не давать мне слова. Ситуация становилась нестерпимой и опасной. Однако я тут же ухватился за это требование и сказал, что возьму слово только в том случае, если такова будет недвусмысленная воля собрания. Еще некоторое время пытались друг друга перекричать. Затем Пикард поставил вопрос на голосование. Почти единогласно согласились предоставить мне слово. После этого я сказал, что содействовал бы разделению командной власти, ведь ныне об этом издано распоряжение и именно теперь следует соблюдать дисциплину, однако же и сейчас я полагаю такое распределение крайне опасным, ведь из-за этого легко может возникнуть сумятица, которая крайне затруднит и замедлит отправку домой. Надеюсь, что в данном случае разногласий удастся избежать, если обе стороны будут осмотрительны и станут действовать из лучших побуждений. Кто-то выкрикнул: «Мы должны сделать как в Киле – к стенке поставить!» [80] . Я ужаснулся тем овациям, которые вызвал этот призыв. «Теперь или никогда!» – подумал я и принял вызов. Если такие вещи и вправду происходили в Киле, во что я не верю, то это было бы просто позором для матросов. Народ показал бы, что он просто недостоин завоеванной им власти, если бы допустил, чтобы ею воспользовались для преступлений. Матросы подняли восстание не для того, чтобы сводить личные счеты за допущенные когда-то в их адрес несправедливости, а для того, чтобы не допустить большого и общего несчастья, которое уже на пороге. Революция не темным страстям должна дорогу давать, а позволить проявиться всему лучшему и великому, что только есть в народе. Собирались положить конец кровопролитию на земле, а не начинать с новых убийств. Если же это собрание разделяет точку зрения вот того крикуна, то я должен заявить, что мне с матросами не по пути.
80
Тогда ходили преувеличенные слухи о расстрелах офицеров восставшими моряками в Киле 3–5 ноября 1918 г., где и разразилась Ноябрьская революция. В действительности же после стрельбы по толпе манифестантов 3 ноября военные патрули в Киле рассеялись, а их остатки и командир были пленены толпой и жестоко избиты, однако расстрела «у стенки» не состоялось. Новая волна беспорядков вспыхнула после прибытия в город вызванных подкреплений, а также из-за попытки поднять красный фланг на линкорах, что на дредноуте «Кёниг» привело к перестрелкам с офицерами, два из них погибли от ран (в их честь потом нацисты назвали два миноносца кригсмарине), но тяжело раненный капитан выжил и расстрелян не был. Матросы в Либаве, вполне возможно, полагали, что в Германии революция на флоте проходит так же, как это было в марте 1917 г. в России, то есть с массовой резней офицеров, что не соответствовало действительности.
Пороком таких сборищ всегда было то, что у руководства никогда не получалось их как-то организованно закончить. Громадное большинство не имело никакого понятия о том, каков должен быть порядок проведения собрания, и побудить их к этому было очень тяжело. Причем эти люди едва ли привыкли к тому, чтобы просить слово; большинство просто пробивались из задних рядов к трибуне и тут же начинали говорить. Нередко это происходило сразу же после прошедшего соревнования, так что только уже улаженный вопрос приходилось обсуждать вновь. Все предположения и расчеты проваливались из-за такого бесчинства, так что руководство не осмеливалось этому всерьез сопротивляться, так как оно не без основания чувствовало себя как на вулкане. Поэтому такие солдатские собрания, как правило, очень затягивались и почти всегда приводили к неожиданностям.