Приговор
Шрифт:
– Кто это его так? – осведомился густой бас за моим плечом. Оказывается, работник все же умел разговаривать.
– Пес, – коротко ответил я.
– Да, их щас в округе полно, – кивнул работник. – Одичалых которые. У кого хозяев поубивали, у кого сами померли, а которых прогнали, потому как кормить нечем…
Я выпрямился и увидел наконец-то возвращающуюся в дом Мари с плетеной корзинкой в руке.
– Скажи, – обратился я к слуге, – она что, действительно дочь хозяина?
– Ну да.
– А разве она не… ну, судя по ее манерам…
– Шлюха? Ну, ясное дело. Тока с клиентами щас плохо. Проезжих-то нет почти.
– И ее отец… знает?
– Дак! Он же
– Тогда на что ей проезжие? – ядовито осведомился я. – Почему на местных не зарабатывает?
– Ну, местным за деньги давать несподручно как-то, – рассудительно изрек детина. – Судачить будут, ворота дегтем вымажут – кто потом замуж возьмет? А чужак сегодня здесь, а завтра поминай, как звали. Считай, что и не было ничего.
– Понятно, – усмехнулся я и вдруг, вспомнив, в каком виде и откуда явилась утром Мари, догадался: – А ты что же, тоже с ней?…
– А чо? Нешто я не мужик? Да и жалованье мне уж второй месяц не плочено…
М-да. Если так выглядит порекомендованный портным "приличный постоялый двор", то каковы же неприличные? Уплаченные накануне деньги позволяли нам гостить до полудня, но мне захотелось как можно скорее убраться из этого места.
Я вернулся в дом и, подхватив ожидавшую меня корзинку и плошку с сиропом, быстро поднялся по лестнице. На хозяина мне не хотелось даже смотреть.
Эвьет уже не спала, но еще нежилась в постели. Когда я открыл дверь, ее рука, впрочем, мгновенно схватила арбалет, но тут же расслабилась.
– Доброе утро, Дольф, – смущенно улыбнулась она. – Извини – привычка.
– Полезная привычка в наше время, – улыбнулся я в ответ. – Желаете завтрак в постель, баронесса?
– Желаю! – она села на кровати, подоткнув подушку. – Мм, как пахнет…
Ну да. Она ведь и хлеба не видела три года. Тот черствый кусок, что я скормил ей позавчера, не в счет…
Булки оказались и в самом деле очень недурны и даже хранили еще тепло печи. Пока мы расправлялись с ними, я вдруг заметил маленькие влажные пятна на ее подушке. В первый момент я даже не понял, что это такое, но Эвьет проследила направление моего взгляда и потупилась.
– Понимаешь, Дольф… когда я проснулась сегодня – на простыне, на подушке, под одеялом… совсем как раньше… мне показалось, что все это был просто страшный сон. Что сейчас войдет мама и… я поверила в это, на самом деле поверила. А потом все вспомнила. Извини, это слабость. Это больше не повторится.
– Да я не осуждаю тебя, Эвьет! Плачь, сколько хочешь, если тебе от этого легче.
– Нет! – в ее голосе зазвенел металл. – Терпимость к слабостям недопустима. Не хватало еще разреветься, когда Карл будет у меня на прицеле. И из-за этого промазать.
– Ты все же рассчитываешь застрелить его? Вряд ли тебе дадут подобраться к нему с арбалетом достаточно близко.
– Не в этом дело. Какой бы способ я ни избрала, хладнокровие необходимо.
– Это точно. И не только в таких делах, как месть.
– Вот и я о том же.
Я закончил свой завтрак и поднялся.
– Ну ладно, одевайся, я жду тебя снаружи. Мы уезжаем прямо сейчас.
От хозяина не укрылась поспешность, с которой мы покинули его заведение, но мне не было дела до того, что он об этом подумал. Недалеко от северных ворот мы наткнулись на лавку скорняка, и я предпринял попытку продать заячью шкурку (продавать волчью шкуру Эвьет отказалась, и я согласился, что это резонно: другой теплой одежды у меня для нее нет, а погода, даже и летом, способна преподносить неприятные сюрпризы). Скорняк, судя
Мы выехали из города, обогнав скромную похоронную процессию – дощатый гроб на простой телеге сопровождало пешком около десятка небогато одетых горожан; как видно, при городских церквях мест уже решительно не хватало, даже с учетом обычной манеры хоронить новых покойников в старых могилах, и жителям Пье пришлось-таки устроить новое кладбище за городом, что, конечно же, следовало бы сделать с самого начала, если бы их интересовало собственное здоровье, а не религиозные догматы. Вскоре мы миновали это кладбище, уже довольно обширное (я обратил внимание на большое количество свежих могил), и поехали дальше на север. День поначалу был столь же ясным и теплым, как накануне. Мы ехали без спешки, наслаждаясь погодой; я продолжал просвещать Эвелину в вопросах медицины, стараясь все же делать акцент на том, как восстанавливать здоровье, а не на том, как отнимать жизнь. Дорога была шире, чем та, что привела нас в Пье, но так же безлюдна; мирную красоту загородных пейзажей периодически нарушали упомянутые хозяином пепелища, где торчали лишь обугленные печи, да внешне еще целые, но брошенные жителями дома, стоявшие с распахнутыми дверями и окнами. Как видно, с тех пор, как война, свирепствовавшая прежде в основном к северу, добралась и в эти края, жизнь для обитателей маленьких деревушек возле проезжего тракта сделалась совершенно невыносимой. Но в менее открытых для солдат и мародеров местах она, очевидно, продолжалась – иначе такие города, как Пье, уже вымерли бы с голоду. Несколько раз нам попадались на обочинах проросшие уже травой скелеты коров и лошадей, один раз пришлось объезжать облепленную мухами полуразложившуюся конскую тушу, все еще впряженную в лишившуюся заднего колеса телегу.
Часа через два после полудня моя спутница подстрелила взметнувшуюся из травы куропатку; мы доехали до небольшой рощицы, наломали веток, развели костер и пообедали. Однако, когда мы выехали из рощицы, я заметил жирную, похожую на гигантскую гематому тучу, закрывшую южный край неба. Уцелевшие в этом разоренном краю крестьяне, ждавшие дождя уже не первую неделю, должно быть, возносили в эти минуты благодарственные молитвы, но я никак не мог разделить их радости. Тонкие и редкие деревца только что покинутой рощи не могли служить хорошей защитой от ливня, и мне оставалось лишь погонять Верного в надежде на то, что мы успеем отыскать надежное укрытие прежде, чем все это обрушится на землю.
Увы! Как назло, за полчаса весьма резвой скачки (хотя я все же щадил коня, помня о его пострадавшей ноге) нам не попалось ни одной даже заброшенной постройки. И вот уже с шумом налетевший сзади порыв ветра взвихрил пыль и пригнул к земле траву, а следом ударили первые тяжелые крупные капли, почти моментально обернувшиеся сплошной стеной дождя. Тут же позади нас сверкнула ослепительная вспышка (я успел заметить резкую черную тень Верного на дороге) и, почти без паузы, ударил такой грохот, словно весь мир раскалывался пополам. Конь вздрогнул всем телом (и не он один) и сиганул вперед чуть ли не с удвоенной прытью.