Приказчик без головы
Шрифт:
– Но ведь вы дружили! В гости друг к другу ходили!
– Запомни, дочка, худшие должники – это друзья.
– Но Дондрыкин руки на себя наложил!
– Да, согласен, переборщил я малость. Да кто ж знал, что Ипатий грех такой на душу возьмет, слабину проявит? Да-с, слабину! И не смотри на меня удивленно. Веревку намылить не мужество, мужество – это когда ты жизнь с пустого места начать способен. Вот, скажем, твой Диди. Достиг уже однажды вершины мечт своих, а потом вдруг кубарем под откос полетел. Но ведь не запил и за приданым ко мне не пришел! Стиснул зубы и искал себе применение. Потому что мужик, хоть и князь! И нашел себя, да как нашел! Завтра, нет, сегодня же его имя во всех газетах аршинными буквами наберут!
Во всех газетах! Сашенька аж подскочила от этих слов. Дондрыкина вчера грозилась либо в суд прийти, либо на страницы газет попасть! Ну-ка…
Княгиня громко крикнула:
– Эй, Пафнутий, дружок, останови-ка у газетчика!
Состоятельные люди прессу выписывали, прочие покупали на улицах. Число газетных разносчиков власти строго регламентировали (дабы излишняя конкуренция не привела их к разорению), поэтому каждый из них имел бляху с номером.
– Все сегодняшние газеты, – торопливо попросила Сашенька продавца, возле которого остановилась карета.
– Да рано еще, дочка, – с пониманием улыбнулся Илья Игнатьевич. – Не успели еще про Дмитрия напечатать!
Карета снова тронулась. Княгиня быстро просмотрела заголовки в криминальных разделах. Про ночное убийство Васютки Мордасова сообщили все газеты. А вот про Дондрыкину нигде ни слова.
– Сашич! А что это за убийство в вашей квартире? – вспомнил вдруг реплику Дитцвальда Илья Игнатьевич. – Кто это у вас скрывался?
Пришлось рассказать про Клашу.
Илья Игнатьевич анализировал быстро, а решения принимал еще быстрее.
– Значит, так! Сейчас пошлю записку домой. С сегодняшнего вечера в вашем полном распоряжении наша вторая кухарка, нечего им вдвоем баклуши бить, а также лакей и две горничные. Не маши руками! Теперь и вы можете себе такую прислугу позволить. Помяни мое слово, завтра у ваших дверей очередь из клиентов выстроится!
На лице Сашеньки блуждала рассеянная улыбка. Не давало ей покоя вчерашнее намерение Дондрыкиной самой поквитаться с убийцей. А вдруг не Немезидой, а жертвой стала? Очередной жертвой Осетрова!
Или не Осетрова? Права, ох права Аграфена Минична! Только круглый идиот прячет отрубленную голову в собственном шкапу…
Неужели Прошка?
Надо ехать к Матрене и попытать, кто у нее в подозреваемых!
Карета подкатила к конторе Стрельцова. Илья Игнатьевич, кряхтя, спустился и подал руку, чтобы помочь Сашеньке. Но та ушла в размышления.
Какого черта она забыла у Дондрыкиной? Диди процесс выиграл, стоит ли тратить время, рисковать репутацией, а может, и жизнью? Лишь чудо спасло Сашеньку от осетровской расправы. Чудо по фамилии Ципцин. Кто он? Еще одна загадка! Загадка, которая знает, как ее зовут и где она живет. Вчера Ципцин целый день провел возле их дома, а ночью на черной лестнице убили Васютку. А вдруг эти события связаны? Нет, нельзя бросать расследование! Чем быстрее Сашенька разгадает все тайны и загадки, тем быстрее они снова спокойно заживут. Но вот счастливо ли? Сможет ли она простить Диди измену? Сможет ли Диди забыть ее выходку с Крутилиным?
Ой, как все сложно…
Стрельцов в который раз достал часы. До важной встречи оставалось две минуты. А дочка сидела и сидела, глядя куда-то сквозь него. И отеческое сердце сжалось: бедная она, несчастная. Сколько у ее Сашича забот с тремя-то детьми!
Княгиня наконец опомнилась:
– Ой, папочка, прости!
– Да сиди уж. Пафнутий тебя отвезет.
– Правда? А можно не домой, а на Петербургскую?
Илья Игнатьевич прикинул. После важной встречи намечался ресторан. Однако за два часа, что до него оставалось, Пафнутий раза три мог съездить со Староневского туда и обратно.
– Конечно!
Телепнев визиту поначалу обрадовался, усадил чайку испить, подробно выспросил про судебное заседание.
– Выходит, ошибался я. Получается, Калина душегуб. Докатился, мерзавец! До чего ж людей алчность доводит… – Козьма Сысоевич прихлебнул из стакана в серебряном подстаканнике, и тотчас мысли его свернули в прагматическое русло: – Но, как говорится, не было бы счастья. Теперь наше с Матреной дело на поправку пойдет. Аграфена-то Минична к купеческому труду непригодна, остатки товара я у ней за полцены скуплю.
– А Прошка?
– Это еще кто? Тот сосунок, что опосля Сидора старшим стал? Не смешите, барышня. Что он в торговле-то понимает? Да и Игнат Спиридонович дел с ним иметь не будет! Я вам говорю.
– Игнат Спиридонович? – Сашеньке вспомнился бородатый хозяин ломового двора, где служил Антип Муравкин. – Он-то здесь при чем?
Козьма Сысоевич сразу навел тень на плетень:
– Да так, ни при чем. Не слушайте старика! Сам иногда не пойму, что болтаю!
И замолчал. Когда Сашенька допила чай, Телепнев стал ее выпроваживать:
– Вы уж простите, дела! Мокий Псоевич с минуты на минуту…
– Понимаю! Да я, собственно, не к вам и приходила. Мне бы Матрену Ипатьевну повидать.
– Где я ее вам возьму? – удивился Телепнев. – Как с вами укатила, так и не появлялась.
– Где же она? – заволновалась Сашенька.
– А бес ее знает! В загул снова пошла, должно. А все из-за вас, княгиня! Расстроили вы Матрену, вот за бутылку и схватилась. А пить ей ни в коем случае нельзя. Если вино в рот ейный попадает, пиши пропало. Запойная потому что! Ежели поболтать хотите, приходите, значит, дней через десять, аккурат вернется. Даже через пятнадцать, сперва травками буду отпаивать. А по правде, так лучше вообще не приходите! Вдруг опять Мотя расстроится… Эх-эх-эх, сам не рад, что связался!
– Не знали, что запойная?
– Знал! Да ведь тоска меня замучила. Тоска, старость и собственная никчемность. Когда я в силе был, зятья заискивали, за советом ходили, деньги канючили… Уважали, одним словом. А после пожара стесняться стали. Вот как бывает, княгиня. В приживалах пришлось у собственных дочерей жить. А с год назад в одиночку остался, благоверная моя померла от водянки. Даже поговорить стало не с кем, к столу меня давно уже не звали. Чахнуть стал, думал, зиму не переживу. И вдруг Мотя: помоги, мол!