Приказчик без головы
Шрифт:
Сашенька тупо крутила картонку. Хотелось упасть и умереть. Уж лучше бы ее Будницкий изнасиловал…
– Да, еще одно! – неожиданно возвернулся Раздуваев-Сеньков. – Немедленно прекратите расследование. Там и без вас разберутся, а за вами следят. Паренек один, разносчик.
– Я знаю.
– Думаю, вам грозит смертельная опасность.
– Понимаю ваше беспокойство. Боитесь потерять с таким трудом обретенного осведомителя?
Раздуваев-Сеньков не нашелся с ответом. Сашенька сухо попрощалась, перешла Большой проспект и направилась к углу со Зверинской,
Раздуваев-Сеньков махнул рукой, подзывая извозчика. Когда тот подъехал, не спеша залез в пролетку, сказал: «Трогай!» – однако проехал не более десятка шагов.
Юрия Петровича в Третьем отделении ценили за результат, но недолюбливали за методы. Старой гвардии, успевшей поработать с Бенкендорфом и Дубельтом, претили беспринципность и аморальность титулярного советника, потому по служебной лестнице Раздуваев-Сеньков продвигался медленно, задания получал незначительные, наградами его обходили. Но Юрий Петрович, стиснув зубы, ждал перемен в родном ведомстве, совершенно, по его мнению, не готовом к вызовам времени.
Внутренний враг в государстве Российском возмужал и окреп, бороться с ним надо теперь жестко, а если надо, то и жестоко. Слабых духом – перекупать, фанатиков – вешать. Эпоха рыцарства в тайной полиции закончена: белые перчатки бесполезны, когда руки по локоть в крови. Скоро, совсем скоро на первые роли выйдут такие, как он, Раздуваев-Сеньков. Уверенные, безжалостные, решительные, безо всяких предрассудков, способные любое начатое дело довести до конца.
Именно последнее из этих качеств заставило Юрия Петровича сказать «Тпру!» и вылезти из пролетки. Вчера, возвращаясь домой, он заметил за собой слежку. И не поленился выяснить, к кому отправился на доклад Глебка. Сегодняшнее судебное заседание не убедило Раздуваева-Сенькова в вине купца Осетрова. Этот жирный Казанова не тянет на убийцу. Значит…
Терять с таким трудом обретенного агента действительно не хотелось.
Дежурный городовой препроводил княгиню к участковому приставу.
Ротмистр Лябзин сразу дал понять, что человек он занятой: при появлении дамы даже не привстал, только кивнул, спросил сухо:
– Что случилось, сударыня?
Сашенька хотела представиться, но помешал стук в дверь.
– Кто там царапается? – спросил грозно Лябзин.
– Я, господин ротмистр! – раздался знакомый голос.
– А, Челышков? Докладывай!
Климент Сильвестрович бодро зашел в кабинет:
– Лавку и жилые помещения обыскали. Нет там Осетрова. Говорят, после суда не заезжал.
– Описания разошли по городу. А у лавки городовых поставь!
– Уже стоят!
– Тогда свободен.
– Андрей Архипович, мне бы требование подписать…
– Позже, Челышков. Не видишь – посетительница!
– Так бумага в участке закончилась. А склад до четырех…
– Давай сюда! Простите, сударыня.
Сашенька отвернувшись к окну, молчала, надеясь, что Климент Сильвестрович не удосужится разглядеть посетительницу, но тот, подав бумажку, обернулся, а узнав, радостно воскликнул:
– Марья Никитична! Какими судьбами?
– Здрасьте!
– Когда заметочка-то выйдет?
– Что ты мелешь? – изумился Лябзин. – Эй, Челышков, ну-ка фасом повернись. Откуда круги под глазами? Пил небось всю ночь? А ну дыхни!
– Что вы, Андрей Архипович! Это почки! На Кавказе застудил!
– Почки… – Лябзин недоверчиво покрутил пером.
– А насчет Марьи Никитичны… Она с неделю назад ко мне приходила, расспрашивала, вот и интересуюсь, когда напечатает.
Лябзин от полнейшего непонимания головой потряс:
– Где напечатает? Что?
– В газете заметку. Она репортер!
– Боже правый! – Ротмистр, не разделявший идей феминизма, с неприязнью оглядел Сашеньку. – Куда мы катимся? Врачихи, училки, теперь вон – репортерши. Того и гляди, бабы в полицию проберутся!
Сашенька от возмущения кашлянула.
– Простите, вырвалось, – вовсе не извиняющимся тоном произнес Лябзин. – К сожалению, сударыня, очень занят…
– Но…
– И на суде не присутствовал! – Лябзин с ухмылочкой показал пером на околоточного: – Вон, Челышкова допросите, он свидетелем на процессе проходил. Всего доброго!
– Господин ротмистр! – Поняла, что надо сразу переходить к сути, Сашенька. Какой леший принес сюда Челышкова? – Я хочу заявить об исчезновении женщины! Дондрыкина Матрена Ипатьевна. Вчера вечером вышла из дома и не вернулась.
– Дондрыкина? – Лябзин почесал пером за ухом. – Климент Сильвестрович, не с твоего ли околотка?
– С моего! Но я ничего такого не слышал.
– И не услышите, – перебила Сашенька. – Ее убил собственный приказчик. Телепнев!
– Кто-кто? – хором переспросили полицейские.
– Телепнев Козьма Сысоевич! – Сашенька решила изложить версию, ей самой казавшуюся наиболее правдоподобной. – Я вчера у Матрены Ипатьевны в гостях была. Говорили про Пашку – это бывший приказчик Осетрова. Они с Дондрыкиной пожениться хотели, но он поехал в деревню и не вернулся. На самом деле Пашка никуда не ездил. Его убили!
Челышков кашлянул:
– Андрей Архипович, Пашка этот в деревне на другой женился. Дондрыкина, знаете-с, раньше…
– Знаю! – оборвал его Лябзин.
– А Сидор Муравкин видел, как Пашку убивали, – продолжила вываливать факты Сашенька. – За что Телепнев и его убил, а голову подкинул Осетрову. Вчера вечером Дондрыкина про то догадалась и поехала к Телепневу с пистолетом.
– Поехала? – спросил Челышков.
– Да! В «эгоистке».
– Они ведь под одной крышей живут, – напомнил Климент Сильвестрович.
Полицейские многозначительно замолчали. Сашенька и сама поняла, что изложила дело путано и сбивчиво. Попробовала убедить со второй попытки:
– А сегодня, когда я пришла к ней, кинулся на меня с ножом!
– Кто? – не понял Лябзин.
– Телепнев, конечно!
– И как же вы спаслись? – спросил он с ехидцей.
– Мокий Псоевич пришел.