Приключения двух друзей в жаркой степи (Плюс тридцать пять градусов)
Шрифт:
И снова стало тихо. Только налетевший из степи драчливый ветер все задирался с тополями, и они возмущенно шумели листвой, вероятно, ругали его по-своему на все лады.
— Думаю, все понятно? — спросил, наконец, дядя Володя. — Думаю, пояснений не требуется?
— Если только ему, — Вера посмотрела на меня озабоченно.
И что она вечно обо мне беспокоится!
Я сказал сердито:
— Не знаю, как некоторым, а мне давно все ясно.
Я проснулся от резкого грохота. Над нашим лагерем проходила гроза. Дождь бил в крышу палатки, то ослабевая, то вновь усиливаясь. Яростные ломаные молнии, дрожа от злости, жалили степь, и все кругом освещалось зеленоватым светом. Громы рушились с неба, как тяжелые скалы.
— Дядя Володя! — позвал я в, испуге. И еще раз, громче: — Дядя Володя!
Его не было.
Молния впилась в землю неподалеку от нас. Я слышал, — как завизжали рядом в палатке студентки. И сразу же, заглушая визг, взорвался гром.
— Что, напугался? — Дядя Володя, скинув у входа блестящий непромокаемый плащ и резиновые сапоги, вполз в палатку. — Уже кончается. Тучи уходят в сторону.
— Куда вы ходили в такой дождь?
Он не ответил на мой вопрос:
— Только не прикасайся к стенкам и крыше — сразу потечет.
Гром сердито бухал уже где-то за деревней, вспышки молний тоже стали не такими яркими. Дождь перестал, только тяжелые капли, срываясь с тополей, били звучно, как в барабан, по туго натянутой палатке.
— Спи, — сказал дядя Володя. — Что не спишь?
— Сейчас.
Я открыл полог и, придерживаясь руками за пол, наполовину высунулся наружу. Было прохладно и сыро. Темное небо отблескивало в многочисленных лужах.
И вдруг я увидел человека. Тоже в прорезиненном плаще, как дядя Володя. В руке чемодан.
Так это же…
— Дядя Володя! — крикнул я. — Смотрите!
Он не отозвался. Спит!
— Дядя Володя! — я стал трясти его изо всех сил. — Миша! Миша!
— Не кричи, — он повернулся на спину, положил под голову руки. — Я знаю.
— Но он же уйдет!
— Пусть уходит. Так надо.
Я снова высунулся из палатки. Миша уже изрядно отдалился от лагеря. Горизонт на востоке посветлел, и на его фоне сгорбленная фигурка с чемоданом выглядела одиноко и жалко.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ох, и худо пришлось нам с Сашкой! Вот уж никогда бы не подумал, что будущие учителя — такой ехидный народ. Насмешки и шутки со всех сторон посыпались на наши бедные головы. А на чьи еще? Миша улизнул потихоньку, какой был студентам смысл потешаться над ним заочно? Правда, оставался еще доктор Ватсон — Гадалкин, но тот хитер мужик! Стоило только кому-нибудь пальнуть по нему острым словцом, как он тотчас же принимался хохотать громче всех и этим сразу отбивал всякую охоту шутить над собой.
Мы с Сашкой так не могли. Я начинал горячиться, что-то опровергать, что-то доказывать. У Сашки было больше выдержки, но и его не хватало надолго. Под градом насмешек он сначала пыхтел молча, а потом его прорывало, и мы начинали отбиваться на пару. Мы злились, а они смеялись. И чем больше мы злились, тем громче звучал смех, тем острее становились шутки. Даже песню про нас студенты сочинили и распевали ее на раскопках:
Но мы упрямы, Ах, как мы упрямы! За Мишей ходим Тенью с двух сторон…В конце концов допекли нас. Мы сбежали с раскопок на речку. Сидели спина к спине на горячем, нагретом солнцем камне — песок был еще влажный после ночной грозы — и перемалывали горькую обиду.
— Мы для них же, а они… Вот найдем золотую гривну, тогда узнают…
— Ладно! — остановил Сашка мое жалобное пение.
— Что — ладно? — не понял я.
— Довольно уже о золотой гривне. Надоело!
— Вот правильно! — подхватил я. — Что у нас, дел других нет? А золотая гривна…
— Давай так, — снова перебил меня Сашка. — Кто скажет «золотая гривна» — платит десять копеек.
— Давай!
— И на них купим леденцов…
Конечно, первым вляпался я. Потом Сашка. Потом снова я, два раза подряд.
— Айда в сельмаг за леденцами, — предложил я и побежал первый.
Я чувствовал, что если останусь здесь, на берегу, то продую Сашке все свои капиталы.
Добраться до сельмага было не так-то просто. Все дороги в деревне за ночь превратились в непроходимую трясину. Ноги с противным чавканьем увязали в жирной грязи.
Мы пошли берегом речки — здесь хоть был песок, не глина. Выскочили на мост, а оттуда до сельмага уже рукой подать.
Накупили леденцов целую кучу и присели сосать на ступеньках клуба.
Во всех концах деревни, как шмели, гудели автомашины. Некоторые с трудом, метр за метром, двигались по разжиженной глине. Другие, натужно воя, пытались выбраться со скользких обочин, куда их стянуло, на середину дороги. Были и безнадежно застрявшие. Шоферы бросили их, наверное, еще ночью, и они, как старые усталые лошади, понуро дремали посреди луж.
Откуда-то с криком выскочил отряд пацанов. Впереди Митяй, весь обляпанный грязью, от босых пят до рыжих косм.
— Есть! Еще одна! Еще одна! — радостно заплясал он.
Чему он так обрадовался?.. Машина, груженная лесом, тщетно пыталась вылезть из ямы, куда она попала задним колесом.
— Дяденька! Сядь! — упрашивал рыжий Митяй шофера. — Сядь, ну что тебе стоит?
Сядешь в грязь, будешь князь! Сядешь в грязь, будешь князь! —