Приключения Джона Девиса
Шрифт:
О, если бы ты был со мной, то увидел бы, как поникшая голова моя снова приподнялась и бледные щеки мои покрылись ярким румянцем.
Но я думаю, что, кроме разлуки с тобой, есть еще и другая причина, по которой я худею и бледнею: я скажу тебе, когда узнаю наверняка».
«У нас, майнотов, есть страшный обычай. Один путешественник спрашивал моего прадедушку, Никиту Софианоса: как потомки спартанцев наказывают обольстителя? «Его принуждают, – ответил прадедушка, – дать семейству обольщенной быка, такого большого, чтобы он мог пить в Евротасе, стоя задними ногами за Мессенией». – «Да таких быков не бывает», – сказал путешественник. «Вот и у нас не бывает ни обольстителей, ни обольщенных», – ответил прадедушка.
Но с тех пор времена переменились, и народ придумал страшное наказание за это преступление, которого предки наши не знали. Если виновный местный, братья несчастной идут к нему, и он должен или загладить вину свою, или драться с ними. Начинает старший, если убьют, дерется второй, потом третий, до последнего, а после братьев отец. Потом мщение завещается дядям, двоюродным братьям, и все они дерутся, пока виновный не будет убит.
Если виновник удалился, тогда мщение падает на его сообщницу: отец или старший брат – одним словом, старший в семействе, спрашивает ее, сколько времени ей нужно, чтобы возлюбленный возвратился, и она сама назначает полгода, девять месяцев, но не больше года. После этого все спокойно ждут, пока назначенное время наступит. В условленный день старший в семействе спрашивает у несчастной, где ее муж, и если мужа нет, ее убивают.
Возвратись же, мой милый, потому что, если не вернешься, ты убьешь не только меня, но и нашего ребенка».
«Стефана говорит, что я день ото дня худею. Нынче утром она советовала мне беречься: она боится, нет ли у меня болезни Апостоли. Она не знает, что теперь я не могу умереть, потому что должна жить за двоих».
«Где ты теперь, мой милый? Верно, в Смирне. Неизвестность – одна из причин, по которым разлука так тяжела. Куда бы я ни пошла, везде ты бывал, везде еще свежо воспоминание о тебе. Я бы не могла забыть тебя, если бы даже хотела, потому что окружена воспоминаниями.
С тобой не то. Кроме нашего острова, я нигде не бывала, никто меня не видел, ничто не напомнит тебе обо мне. А я так мало знаю, что никогда не угадаю, в какую сторону мне посылать с ветром свои поцелуи. Это невежество только усиливает любовь мою. Если бы была ученой, как ты, воображению моему было бы где разгуляться: я бы спрашивала себя, какая сила удерживает звезды над моей головой, отчего времена года в определенные сроки возвращаются, чья невидимая рука управляет судьбами государств, и тогда, погрузившись в размышления, я бы, может, на минуту и забыла о тебе. К несчастью, у меня нет этого развлечения. Едва сделаю несколько шагов, и уже дошла до пределов моего ума, стесненного невежеством, и снова вынуждена вернуться к сердцу, исполненному любви».
«Боже мой! Боже мой! Ни весточки от тебя, и нет надежды ее получить. Прошлое мое светло, настоящее мрачно, будущее черно. И я никак не могу изменить обстоятельств, от которых зависят жизнь и смерть моя… Ждать! О, как это тяжело! Я не сомневаюсь в твоей любви, верю твоему слову, знаю, что ты сделаешь все, что в силах человеческих, чтобы только возвратиться ко мне. Но судьба сильнее человеческой воли. Мне хотелось бы полететь к тебе… Бывают минуты, когда мне хочется умереть, чтобы душа моя освободилась от оков тела».
«О, теперь я точно больна, мой милый, меня мучит лихорадка, и я беспрестанно перехожу от ужасного волнения к смертельному унынию. Я думала, что могу писать к тебе всякий день и поверять тебе все свои мысли и чувства, но что нового я могу сказать? Я все уже высказала. Люблю тебя, люблю, люблю!..»
«Нет больше сомнений! Живое существо трепещет у меня под сердцем, я сейчас это почувствовала и возвращаюсь к письму моему, чтобы сказать: мы оба тебя любим.
О, не забудь этого: теперь я не одна, теперь ты не для меня одной должен вернуться. У нас есть нечто священнее нашей любви: наш ребенок.
Я плачу, мой милый. От радости или от страха? По крайней мере я могу снова плакать, а от слез мне становится легче».
«Сегодня три месяца, как ты меня покинул, три месяца день в день, и за все это время не прошло ни минуты, когда я не думала бы о тебе. Поспеши вернуться, мой милый, ты не узнаешь свою Фатиницу – так она стала слаба и бледна».
«Богу известно, что я была доброй дочерью и доброй сестрой и во время опасных походов моего отца и брата не проходило дня, чтобы я за них не молилась. Послушай и не вини меня: с тех пор как вы вместе уехали, мне кажется, я трех раз о них не подумала, а между тем они подвергаются опасностям, для них море готовит бури, битвы, готовит раны, правосудие людское – казни. Боже мой! Прости, что я не думаю больше об отце и брате, прости, что я думаю только об одном моем возлюбленном.
О, как бы мне хотелось погрузиться в сон и пробудиться только для того, чтобы быть счастливой или умереть. Время течет, часы проходят, и я замечаю это только потому, что дни сменяются ночами, а за ночью следует день. Если это продолжается так пять месяцев, отчего же оно не может продолжаться и всегда? Время отсчитывается только горестями и радостями, пять месяцев разлуки – целая вечность.
Боже мой! Что это я там вижу?.. Неужели наша фелука? О, благодарю тебя, Боже мой! Это она, она! Так я тебя снова увижу! Господи! Дай мне силы перенести это счастье. О, я умру от радости… если не от горя».
«Без тебя! Без тебя!.. Господи, помилуй меня грешную!»
«Они все знают!..
Завидев фелуку, я побежала к окну и по мере ее приближения старалась разглядеть, там ли ты. Прости меня, Боже! Но, кажется, мне легче было бы узнать, что недостает отца моего или брата, чем тебя.
Тебя не было. Я убедилась в этом гораздо раньше, чем фелука вошла в порт. Все побежали к ним навстречу, одна я не могла оторваться от окна. Они взошли на гору, я видела их издали, они были печальны и взволнованны. Потом я услышала радостные крики, которыми приветствовали их слуги, потом слышала, что они идут по лестнице, отворяют дверь. Я хотела пойти им навстречу, но посередине комнаты упала на колени.