Приключения Джона Девиса
Шрифт:
Лицо Али прояснилось.
– Сын мой получит все, что пожелает, но он приехал ко мне издалека и привез мне такие прекрасные подарки, что нельзя же ему уехать, не погостив у меня хоть немного; сын мой поедет со мной в Кардики.
– Но мне очень нужно в Архипелаг, и вы можете поступить со мной великодушнее, чем царь, который отдал бы мне все свои сокровища: не держите меня, дайте мне конвой и пропуск.
– Нет, – возразил Али, – сын мой поедет со мной в Кардики, а потом, через неделю, может ехать куда ему угодно, я дам ему пропуск и капитанский конвой, но пусть сын мой посмотрит, как Али спустя шестьдесят шесть лет исполнит обещание, которое дал матери на ее смертном одре. – И он вдруг закричал, схватившись за свой топор: – Теперь они в моих руках, и я истреблю их всех до последнего!
Глава XXXIII
Желание паши было приказом. Мы вышли на первый двор. Как только мы появились, какой-то цыган бросился с крыши, закричав:
– На мою голову несчастье моего господина!
Я вскрикнул и с ужасом оглянулся, думая, что этот несчастный упал случайно, но Али вывел меня из заблуждения: это был невольник, который решил пожертвовать жизнью ради своего господина! Али послал пажей спросить, насмерть ли убился цыган, тот только поломал обе ноги, но был еще жив. Али назначил ему до конца жизни по два ломтя хлеба в день и продолжил свой путь.
На втором дворе стояла коляска паши, Али не сел, а лег в нее. Мне подвели прекрасного коня в богатой сбруе из золота и бархата. Татары на лошадях составляли авангард, албанцы шли по обеим сторонам коляски, дели и турки замыкали шествие. Мы проехали таким образом через всю Янину. По дороге нам встретилась глубокая колея; один грек, который шел возле коляски, бросился в это углубление и заполнил его своим телом, чтобы пашу не тряхнуло. Я думал, что он поскользнулся, и бросился было на помощь, но два албанца удержали меня, и колесо прокатилось по его груди. Я был уверен, что его раздавило, но он вскочил, крича: «Слава и долгих лет нашему повелителю, великому Али!» И великий Али велел выдавать ему, как и его товарищу цыгану, по ломтю хлеба в день.
У ворот красовалась новая выставка голов. Одна из них была, как видно, недавно отрублена, и кровь медленно капала на плечо женщины, которая сидела у подножия столба. У ног ее валялись два ребенка. Али посмотрел на нее совершенно равнодушно, как на суку с щенятами. Мы поехали сначала в Либаово: там жила Хаиница, с нетерпением ждавшая дня мести. Мы остановились во дворце. Следов траура уже не было – комнаты снова блистали великолепием. По случаю нашего прибытия был устроен богатый пир, потом мы отправились в Хендрию.
Хендрия расположена на вершине скалы, как орлиное гнездо; с ее высоких зубчатых стен был виден весь Кардики. Сюда Али призвал на свой кровавый суд злополучное племя, которое уже две тысячи пятьсот лет жило среди этих скал. В день нашего прибытия герольды от имени паши приказали всем жителям мужского пола, с десяти до восьмидесяти лет, явиться в Хендрию, где его светлость правитель Албании сам заверит их в безопасности граждан и неприкосновенности имущества.
Между тем, несмотря на клятву Али, сердца несчастных жителей Кардики наполнились трепетным беспокойством. Сам Али Тепелинский сомневался, что они ему поверили. Он велел раскинуть на самой высокой башне навес, принести туда подушек и, сидя там, как орел на вершине скалы, взирал на город и ждал. Наконец, он вскрикнул от радости, завидев голову колонны, которая вступала в ворота. Хотя он звал одних мужчин, однако же с ними были и женщины, им не хотелось расставаться с родными, потому что все, и мужчины, и женщины, предчувствовали какую-то ужасную беду. Шагах в тысяче от города эти люди, которые две с половиной тысячи лет были непобедимы, сложили наземь свое оружие и отпустили своих жен и детей, будто чувствуя, что уже не смогут их защитить. Наконец, мужчины оглянулись еще раз на Кардики, где умерли отцы их, где родились дети, и углубились в извилистый проход, ведущий в Хендрию.
Чем ближе подходила колонна, тем более кроткое выражение принимало лицо Али. Не привыкнув еще к восточному притворству, я думал, что паша отказался от своих намерений. Наконец, когда колонна уже приближалась к крепости, он пошел к ним навстречу до самых ворот. За ним последовали четыре тысячи прекрасно вооруженных солдат. Старшие из кардикиотов выступили вперед и, кланяясь до земли, просили помилования себе, женам, детям, городу, называли Али Тепелинского своим повелителем и отцом. Али будто хотел преподать мне урок восточного лицемерия: слезы навернулись у него на глаза, он милостиво поднимал просителей, называл их братьями, узнавал в толпе прежних своих товарищей и подзывал их к себе, пожимал им руки, расспрашивал, кто из стариков умер, у кого родились дети. Одним он обещал места, другим содержание, третьим пенсии, четвертым чины, наконец, в заключение этой жестокой комедии сказал, чтобы они шли в ближний караван-сарай, прибавив, что сам вслед за ними туда придет.
Кардикиоты, успокоенные милостивыми уверениями паши, пошли в каваран-сарай, выстроенный на равнине недалеко от стен крепости. Али смотрел им вслед, потом, когда они, робкие и безоружные, вошли в каваран-сарай, Али вскрикнул от радости, захлопал в ладоши и велел подать паланкин. Слуги понесли его на равнину, а он в нетерпении погонял их, как лошадей. Подъехав к караван-сараю, Али остановился, поднялся на своих подушках, окинул взором караван-сарай, где кардикиоты были заперты, как стадо, ожидающее мясника, потом, уверившись, что никто не сможет вырваться, вскочил на ноги, взвел курок своего карабина и закричал: «Бей!» И выстрелил наудачу в толпу, подавая сигнал к убийству.
Раздался выстрел, один из толпы упал, и дым легким облачком взвился к небу. Но стражи стояли неподвижно, в первый раз ослушавшись повеления своего господина. Али подумал, что верные воины не поняли его приказания, и повторил громовым голосом: «Бей!» – но стражи, побросав оружие, объявили через своего начальника, что магометане не могут обагрить руки кровью магометан. Тогда паша подозвал к себе черных христиан, которые были у него на службе и которых называли так оттого, что они носили короткие темные мантии. Они медленно подошли и заняли места стражей. Али вскрикнул: «Вам предоставляю честь истребить врагов вашей религии, разите во имя креста! Бей, бей!»
Долгое молчание последовало за этими словами, потом послышался глухой ропот, подобный гулу волн морских, наконец, раздался голос, громкий и твердый. Командир вспомогательного корпуса черных христиан сказал:
– Мы не палачи, а солдаты, разве мы когда-нибудь бежали от неприятеля, разве мы чем-нибудь опозорили себя, что ты хочешь сделать нас низкими убийцами? Верни кардикиотам оружие и тогда командуй: ты увидишь, что мы готовы тебе повиноваться. Но на безоружных мы руку не поднимем.
Али взревел, как лев. Тут подошел к нему один грек, простерся у подножия его трона, поцеловал землю и, подняв голову, как змея, сказал:
– Позволь мне сослужить тебе службу, великий визирь: прикажи – и враги твои погибнут!
Али вскрикнул от радости, назвал его своим спасителем и братом, бросил ему кошелек, отдал свой карабин и велел поторопиться.
Грек созвал прислужников, которые следовали за армией, набрал таким образом человек полтораста и окружил караван-сарай. Али подал сигнал, взмахнув секирой, и в ту же минуту сто человек, которые взошли на стены, выстрелили, отбросили ружья, взяли другие, поданные теми, которые стояли внизу, и дали еще залп, за которым вскоре последовал третий. Те из семисот кардикиотов, которые были еще на ногах, попытались избежать смерти. Одни бросились к воротам, чтобы их выломать, но ворота были завалены, другие пытались взобраться на стены, но убийцы, сидя на стенах, начали работать кинжалами, ятаганами и топорами. Отбитые со всех сторон, пленники опять столпились в середине. Али взмахнул топором, и выстрелы загремели снова. Побоище продолжалось четыре часа. Не уцелел никто – третье поколение кардикиотов погибло за преступление, совершенное шестьдесят лет назад их предками.