Приключения Джона Девиса
Шрифт:
В этот раз погода тоже чрезвычайно мне благоприятствовала. Через десять дней по выходе из Портсмута мы были уже в Гибралтаре, а потом оставили слева Балеарские острова, прошли между Сицилией и Мальтой и наконец увидели Албанию.
Мы сошли на берег в Бутринто. Я взял проводника и тотчас отправился в Янину. Передо мной раскинулись дикие холмы Албании. Лишь изредка виднелись уединенные хижины, прилепившиеся на краю пропасти, или пастух, который, закутавшись в свой белый плащ, сидел на скале, свесив ноги в пропасть. Наконец, мы перебрались через гряду холмов, которые скрывают Янину, увидели озеро, на берегах которого сидела некогда Дидона, мы следовали взглядом за течением Арты, древнего Ахерона.
Странный человек, к которому я ехал, жил на берегах этой реки, посвященной мертвым. Али-паше было в то время семьдесят два года. Отцом его был Вели-бей, который сжег двух своих братьев и сделался господином города Тепелина. Али провел первые годы своей жизни в тюрьме и в нищете, потому что после смерти его отца племена, окружавшие Тепелину, опасаясь предприимчивого характера его матери Хамко, заманили ее в ловушку. Старшина Кормово нанес ей в присутствии ее детей гнусное оскорбление и потом заключил с Али и его сестрой Хаиницей в тюрьму Кардики, откуда они вышли лишь тогда, когда один грек заплатил за них выкуп.
Много лет прошло с тех пор, и Хамко оказалась при смерти, но в сердце ее по-прежнему жила лютая ненависть. Намереваясь дать сыну некоторые поручения, она посылала к нему курьера за курьером, чтобы он приехал выслушать ее последнюю волю, но смерть, которая скачет на крылатом коне, опередила всех, и Хамко сообщила свой последний завет Хаинице, а потом, собрав последние силы, приподнялась на постели, призвала в свидетели Небо, что из могилы проклянет детей своих, если они не исполнят ее предсмертной воли, и, истощенная этим последним усилием, тут же умерла.
Час спустя приехал Али, сестра его еще стояла на коленях возле тела. Он бросился к постели, но, увидев, что Хамко уже умерла, спросил сестру, не поручила ли она ему чего-нибудь.
– Она приказала истребить всех до последнего жителей Кормово и Кардики, у которых мы были в неволе, и грозила проклясть нас, если мы не исполним ее волю.
– Покойся с миром, матушка, – сказал Али, протягивая руку над трупом матери, – все будет сделано, как ты приказала.
Одно из этих поручений было вскоре исполнено: Али атаковал Кормово ночью, врасплох, и перебил мужчин, женщин, стариков, детей – всех жителей, за исключением тех немногих, кому удалось бежать в горы. Примаса, который оскорбил Хамко, посадили на копье, разорвали раскаленными щипцами и сожгли на медленном огне между двумя кострами.
Прошло тридцать лет, и Али, казалось, не вспоминал о втором поручении. Разрушенная Гоморра ждала развалин Содома. За эти годы Хаиница не раз настойчиво напоминала брату о клятве, но тот всегда отвечал: «Подожди, всему свое время». И вот однажды Янина пробудилась от криков женщины. Аден-бей, последний сын Хаиницы, умер, и мать, как безумная, в разодранном платье, с растрепанными волосами, с пеной у рта бегала по улицам и требовала, чтобы ей выдали врачей, которые не спасли ее сына. Хаиница хотела броситься в колодец гарема, но ее удержали, тогда она вырвалась и побежала к озеру, но и там ее остановили. Поняв, что ей не дадут убить себя, она вернулась во дворец, разбила молотком свои бриллианты и другие драгоценные камни, побросала в огонь свои шали и меха, поклялась целый год не призывать Пророка, запретила своим служанкам поститься в Рамазан, выгнала из своего дворца дервишей, остригла гривы у коней своего сына, приказала вынести диваны и подушки и легла на рогожу, разостланную по полу. Потом вдруг вскочила – ей пришла в голову страшная мысль: причина смерти ее сына – проклятие неотомщенной матери, ребенка ее нет больше на свете, потому что Кардики еще существуют.
Она побежала к Али-паше – он в своем гареме подписывал капитуляцию, объявленную кардикиотами. В этой капитуляции было постановлено, что прошлое предается забвению и Али-паша признается повелителем города, который он принимает под свое покровительство. Али поклялся на Коране свято исполнять условия кардикиотов – оставить им их имущество и звания, и поставил на капитуляции свою печать, как вдруг Хаиница вбежала в комнату, крича:
– Будь ты проклят, Али! Ты причина смерти моего сына, потому что ты не исполнил клятвы, которую мы дали покойной матери, я не стану называть тебя ни визирем, ни братом, пока Кардики не будет разрушен, а жители его истреблены!
Когда она замолчала, Али показал ей капитуляцию, которую только что подписал. Хаиница заревела от радости: она знала, как ее брат выполняет договоры с неприятелями, и, поняв, что город достанется ей на растерзание, с улыбкой на устах возвратилась во дворец. Спустя неделю Али-паша объявил, что отправляется в Кардики, чтобы восстановить там порядок, учредить суд и полицию для защиты граждан и собственности жителей. Я приехал накануне его отъезда, тотчас отправил к нему письмо лорда Байрона и получил уведомление, что он примет меня на следующий день.
В назначенное время я отправился в жилище Али Тепелинского. Большой двор походил на огромный караван-сарай, куда съехались путешественники из всех восточных стран. Больше всего было албанцев, благодаря своим богатым костюмам, из-под которых выглядывал целый арсенал кинжалов и пистолетов, напоминающих князей, тут были и дели [61] в своих высоких остроконечных шапках, и македонцы с алыми перевязями, и черные, как смоль, нубийцы.
На втором дворе пажи, евнухи и невольники занимались каждый своим делом, не обращая внимания на десяток свежих голов, насаженных на пики, по которым еще стекала кровь, и на другие головы, уже не столь свежие, которые лежали в углах кучами, как ядра в арсенале. Я пробрался между этими кровавыми трофеями и вошел во дворец. Два пажа встретили меня у дверей и взяли из рук носильщиков подарки, которые я привез паше: пару пистолетов и прекрасный штуцер, весь в золоте, от лучшего в Лондоне оружейника, потом они ввели меня в большую, великолепно убранную комнату и оставили одного, а сами, видно, пошли представить Али Тепелинскому мои подарки.
61
Дели – телохранители турецких главнокомандующих.
Через несколько минут двери снова отворились, и секретарь паши провел меня по анфиладе комнат, убранных с неслыханным великолепием. Наконец, в конце коридора поднялся занавес из золотой парчи, и я увидел Али Тепелинского. Он сидел, задумавшись, на нем был алый плащ и красные бархатные сапоги, ноги его были спущены с дивана, пальцы унизаны перстнями, и он опирался одной рукой на вороненую секиру. Секретарь подошел к нему, сложил руки на груди, поклонился почти до земли и сказал, что я тот самый англичанин, которого прислал к нему благородный сын его, лорд Байрон, и который привез ему весьма ценные подарки. Лицо Али, которому длинная седая борода придавала удивительно величественный вид, приняло неизъяснимое выражение кротости, когда нас оставили наедине; он обратился ко мне на франкском наречии, что уже было большой милостью, потому что обычно Али Тепелинский говорил только по-турецки или по-гречески:
– Очень рад тебе, сын мой, я всей душой люблю твоего брата, лорда Байрона, люблю и вашу землю. Англия – моя верная союзница, она присылает мне оружие и добрый порох, тогда как Франция – одни только советы.
Я поклонился и сказал:
– Ваш ласковый прием придает мне смелости просить вас о милости.
– Какой же? – спросил Али, и в его взгляде отразилось беспокойство.
– Мне нужно как можно скорее оказаться в Архипелаге, а для этого надо проехать через всю Грецию. Настоящий царь в Греции не султан, а вы – так сделайте милость, дайте мне пропуск и конвой.