Приключения Джона Девиса
Шрифт:
На другой день мы продолжили свой путь вдоль Парнасской цепи. Албанцы указали мне место, где лорд Байрон, как он и сам мне рассказывал, спугнул двенадцать орлов и принял это за пророчество своей поэтической славы. Вечером мы прибыли в Кастри, где я простился с албанцами, потому что власть Али-паши далее не простиралась, к тому же оставшийся путь не представлял ни малейшей опасности. Расставаясь с ними, я хотел дать им щедрую награду, но они не взяли, и начальник конвоя от имени своих товарищей сказал мне: «Мы хотим, чтобы ты любил нас, а не платил нам». Я от души обнял его, а всем прочим пожал руки.
В Кастри я взял шестерых провожатых и толмача. За день мы проехали почти сто десять миль. Мы двигались очень быстро, но по мере приближения к цели путешествия сердце мое не радовалось, а напротив, какая-то непостижимая тоска все сильнее теснила мне грудь. На третий день по выезде из Кастри мы ночевали в Лесине, древнем Элевзине, нам оставался только день пути до берегов Эгейского моря.
Мы выехали на рассвете и около полудня прибыли в Афины. Думая только о том, что скоро опять увижу Фатиницу, я даже не выходил из своей комнаты. Ничто уже не возбуждало во мне любопытства, не привлекало моего внимания. Я думаю, что из всех путешественников я один проехал через Афины, не осмотрев города.
Часов в пять мы достигли цепи гор, которая проходит через всю Аттику с севера на юг. Перед входом в ущелье, через которое нам надо было проезжать, люди мои остановились и объявили, что надвигается страшная гроза и в горы углубляться опасно. Они предлагали остановиться в деревушке, которая виднелась неподалеку, и там переждать бурю. Я просил, умолял; наконец, видя, что все мои уговоры тщетны, показал золото, выплатил условленную цену и предложил им вдвое больше, если они согласятся, не останавливаясь, продолжать путь. Я уже имел дело не с гордыми албанцами, эти люди взяли деньги, и мы вошли в мрачное ущелье. Я знал, что там, за долиной, лежит море, а в каких-нибудь двадцати пяти милях от берега – остров Кеос, откуда я так часто смотрел на берега Аттики, озаренные золотыми лучами заходящего солнца.
Проводники мои не ошиблись. Едва мы въехали в долину, как в скалах загрохотал гром. При каждом ударе молнии люди мои переглядывались, будто размышляя, не вернуться ли, но, видя, что я непоколебим в своем намерении, продолжали ехать вперед. Вскоре молнии стали сверкать со всех сторон. Лошади ржали и фыркали. Я еще никогда не видел бури в горах, природа будто хотела показать мне, насколько велика ее разрушительная сила.
К несчастью, дорога шла по склону крутой горы, и нам негде было укрыться от дождя и грома, который раздавался над нашими головами. Тут проводники вспомнили, что милях в пяти впереди должна быть пещера, и пустились в галоп, чтобы попасть туда прежде, нежели гроза совсем разыграется, лошади понеслись так, будто хотели обогнать ветер. Вдруг молния блеснула так близко, что ослепила нас, конь мой взвился на дыбы, и я почувствовал, что, если стану его удерживать, мы вместе с ним опрокинемся в пропасть. Я отпустил поводья, тронул шпорой, и он со страшной быстротой понесся по дороге, которая вилась перед нами. Я слышал крики проводников, которые звали меня, хотел удержать лошадь, но было уже поздно: страшный удар грома раздался в эту минуту, и она испугалась еще больше. Я исчез у них из виду, будто унесенный вихрем.
Безумная скачка продолжалась с полчаса. За это время молния сверкнула несколько раз, и при голубоватом ее сиянии я видел бездонные пропасти, такие жуткие, будто из кошмарного сна. Наконец, мне показалось, что лошадь моя бежит уже не по дороге, а скачет по скалам. На всякий случай я вынул ноги из стремян, чтобы можно было вовремя соскочить. Только я это сделал, как мне показалось, что конь мой падает, будто земля ушла у него из-под ног. В эту минуту меня хлестнула ветвь по лицу. Я машинально протянул руку и уцепился за сук. Тут я почувствовал, что повис над пропастью, а через секунду услышал, как несчастный конь мой ударился о скалы.
Дерево, за которое я так удачно ухватился, росло в расселине скалы. Дороги к нему не было, но, раз двадцать подвергшись опасности полететь в бездну, я добрался кое-как до площадки, на которой был почти в безопасности. Я остался на месте, не смея двигаться в темноте, потому что при свете молний видел со всех сторон обрывы. Дождь так и лил, гром грохотал беспрерывно. Я прислонился к скале и решил ждать, пока пройдет буря.
Ночь тянулась ужасно медленно. В промежутках между ударами грома мне слышались ружейные выстрелы, но я мог отвечать на них только криками, потому что пистолеты мои остались в седле, а крики мои терялись в оглушительном шуме бури. К утру гроза стихла. Я был совершенно измучен, и немудрено: почти без отдыха и сна я проехал за неделю более шестисот миль. Я стал искать какой-нибудь уголок, где бы мне можно было поудобнее устроиться, увидел плоский валун, опустился на него и в ту же минуту, несмотря на то что промок до костей, заснул как убитый.
Когда я открыл глаза, мне показалось, что я вижу прекрасный сон. Надо мной было ясное небо, передо мной простиралось синее море, а вдали, верстах в двадцати пяти от меня, виднелся остров Кеос. Полный сил и мужества, я встал, чтобы как-нибудь добраться до берега. Подойдя к краю площадки, я увидел, что конь мой, разбившись о скалы, лежит двумястами футами ниже меня. Вздрогнув невольно, я оглянулся в другую сторону и увидел, что дорога, с которой конь мой сбился, находится в тридцати-сорока футах надо мной, но, цепляясь за кустики, которыми поросла скала, можно кое-как туда вскарабкаться. Я тотчас принялся действовать и наконец выбрался на дорогу.
Я побежал к рыбачьим хижинам на берегу и там нашел своих людей; они уже думали, что я погиб, но, зная, что я направляюсь к морю, решили подождать меня тут на всякий случай. Их оставалось только четверо: толмач сбился с дороги, и никто не знал, куда он девался, один из проводников хотел перейти вброд поток, но вода увлекла его, и он, вероятно, утонул.
Я дал им еще денег и попросил рыбаков, чтобы приготовили лодку с самыми лучшими гребцами. Вскоре мы полетели по волнам. Кеос был все ближе, и вскоре я уже мог различить деревню, которая полосой огибала порт, дом Константина, который казался черной точкой и который я так часто видел в снах. Наконец, я разглядел и окно, из которого Фатиница махала нам платком. Я стал на нос лодки и, вынув платок, начал размахивать им, но, видно, она была далеко от окна, потому что решетка не шевельнулась, и ответа не было. Дом казался безжизненным: дорога, которая вела к нему, была пустынна, никого не было видно и у стен.
Сердце мое сжалось. Наконец, мы вошли в порт, и я спрыгнул на берег. Тут я остановился, голова кружилась, и я не знал, спросить ли кого-нибудь о Фатинице или бежать в дом. В это время я заметил мою знакомую, маленькую гречанку, по-прежнему одетую в мое шелковое платье, но оно было уже все в лохмотьях. Я бросился к ней, схватил за руку и вскрикнул:
– Фатиница! Она ждет меня, не правда ли?
– Да, да, она ждет тебя, – ответила девочка. – Только ты запоздал.
– Где же она?
– Я отведу тебя к ней, – сказала маленькая гречанка и пошла вперед.
Я последовал за ней, но, заметив, что она идет не к дому Константина, остановил ее.
– Куда ты ведешь меня?
– Туда, где она теперь.
– Но дорога к дому Константина не здесь.
– В доме уже никого нет, – сказала девочка, покачав головой. – Дом пуст, могила полна.
Я весь затрепетал, но вспомнил, что она слабоумная.
– А Стефана? – спросил я.
– Вот ее дом, – ответила девочка, указав мне путь рукой.