Приключения Джона Девиса
Шрифт:
Звезды побледнели, день наступил, но я, как Ромео, не хотел узнать зари. Надо было расстаться. Я покрыл поцелуями руки Фатиницы. Мы снова повторили друг другу то, что говорили всю ночь, потом расстались, условившись увидеться и следующей ночью.
Я вернулся в свою комнату и бросился на диван, предаваясь мечтам. Моя прекрасная Фатиница соединяла в себе любовь и целомудрие невинности.
Целый день я писал, а время от времени подходил к окну и посматривал в сторону Андроса: многие рыбачьи суда рассекали гладь моря, но не было ни одного похожего на лодку Константина и Фортуната. Видно, дела удержали их еще на день, и мы могли надеяться провести ночь спокойно. Наконец, сумерки сгустились, ночь стемнела, звезды заблистали, и я снова очутился у ног Фатиницы.
В эту ночь я рассказал ей, как мучился любопытством, как проводил целые дни у окна. То же самое было и с ней. Она поведала, как узнала о нашем сражении, о том, как я ранил Фортуната и боролся с Константином, как бедный Апостоли спас меня, когда я погибал в волнах, и как, наконец, Фортунат, которого я вылечил, привез меня с собой уже не как врача, а как брата. Ей ужасно хотелось меня увидеть, и через несколько дней она притворилась больной, чтобы меня привели к ней. Она догадалась, что я не просто так советовал ей прогуляться; ее догадка подтвердилась, когда она нашла в своем гроте книгу, заложенную веточкой. Фатиница рассказала, что еще до нашей встречи она всякий вечер, ложась спать, клала в кошелек три цветка – один белый, другой красный, третий желтый, – и прятала его под подушку. Проснувшись утром, она тотчас вынимала наудачу один цветок. Если вытаскивала белый, это значило, что муж у нее будет молодой и статный, и тогда она была весела, как птичка; если доставала цветок красный, это значило, что муж будет в зрелом возрасте и степенный, и тогда она призадумывалась; а если, избави бог, попадался цветок желтый, о, тогда бедняжка целый день не улыбалась: быть ей за стариком.
Фатиница также объяснила мне, что видеть во сне кладбище – добрый знак; видеть, что купаешься в чистой воде, еще лучше, а если увидишь, что зуб выпал или змея ужалила, тогда смерти не миновать.
Но чаще ее мучили не сны, а воспоминания о прошлом. Она не могла без ужаса вспоминать о пожаре в Константинополе, о том, как горел их дом, как турки умертвили ее деда и мать и как Константин и Фортунат спасли ее и Стефану. Это воспоминание омрачало ее чело, и на глазах ее выступали слезы. Что касается воспитания, то Фатиница была намного образованнее остальных греческих женщин, которые в большинстве своем не умели ни читать, ни писать; она же хорошо знала музыку и говорила по-итальянски столь же свободно, как на своем родном языке.
Эта ночь прошла так же, как предыдущая: она была восхитительна и показалась нам ужасно короткой. Словно мы знали и любили друг друга с тех пор, как впервые увидели свет.
Около полудня Константин и Фортунат вернулись с Андроса; я хотел пойти к ним навстречу, но у меня не хватило духу.
Константин пришел ко мне в комнату сказать, что недели через две он снова отправляется в крейсерство; он прибавил, что остановится у острова Сиос, и спросил, не хочу ли я воспользоваться этим, чтобы попасть в Смирну и исполнить поручение Апостоли.
Покинуть Фатиницу! Мне и в голову не приходило, что это когда-нибудь случится, а между тем остаться было невозможно, не вызвав подозрений у Константина и Фортуната.
Будто строгая рука сорвала повязку с глаз, и я очутился лицом к лицу со страшной действительностью.
Я написал Фатинице, что отец и брат ее вернулись и потому я приду на свидание позже обыкновенного. Я не выходил из комнаты до тех пор, пока Константин не заперся у себя; тогда я на цыпочках вышел, украдкой спустился с лестницы и, как тень, стал пробираться вдоль стен. Дойдя до обыкновенного места, я бросил свою лестницу. Фатиница уже ждала меня и привязала ее, через минуту мы были вместе.
Я еще не соскочил со стены, как она уже заметила, что я печален.
– О боже мой! Что с тобой, мой милый? – спросила она с беспокойством.
Я печально улыбнулся и прижал ее к своему сердцу.
– Да то, мой ангел Фатиница, что отец твой недели через две уезжает.
– Знаю, он мне сегодня говорил… О боже мой! Я тебя так люблю, что совсем забыла об этом! Но это должно печалить не тебя, а меня… Что тебе до того, здесь он или нет… Он не твой отец…
– Фатиница, он берет меня с собой… Он уже намекал мне, что нужно готовиться к отъезду. Остаться здесь значило бы возбудить подозрения. Но я не могу уехать, я не в силах тебя покинуть.
– Но что же ты не скажешь ему? Он и без того любит тебя, как сына… Мы обвенчаемся… и будем счастливы.
– Послушай, Фатиница… Если бы матушка твоя была еще жива, но ты была бы в разлуке с ней и с отцом, решилась бы ты выйти замуж без их согласия?
– О нет, никогда!
– А я, Фатиница, далеко от отца и от матери, которых люблю всей душой; я и без того уже причинил им немало горя: разрушил все надежды, которые они возлагали на меня. К тому же теперь я, верно, уже приговорен военным судом к смертной казни и навсегда изгнан из отечества. Таковы наши законы, Фатиница. Если я вернусь в Англию, смерть моя неизбежна.
– О, не возвращайся туда никогда! – воскликнула Фатиница, обвив меня руками за шею. – Что тебе в этой злой стране? Весь мир к твоим услугам, весь мир и этот бедный островок. Он, конечно, не стоит твоей Англии, но здесь тебя любят так, что ты нигде на свете не найдешь такой любви.
– Бог свидетель, Фатиница, я не об отечестве жалею. Отечество мое – тот уголок земли, где живешь ты, где ты говоришь мне, что меня любишь. Остров посреди океана и твоя любовь… я больше ни в чем бы не нуждался, если бы отец и мать написали мне: «Благословляем тебя и твою невесту».
– Ну так чего ты им не напишешь?
– Послушай, – я обнял ее обеими руками и прижал к сердцу, – я единственный наследник благородной и древней фамилии…
Фатиница высвободилась из моих объятий и с гордостью посмотрела на меня.
– Верно, не древнее и не благороднее нашей, Джон. Разве ты не знаешь фамилии отца моего? Разве ты не заметил, что слуги говорят с ним как с князем? Разве ничего не значит происходить от спартанцев и называться Софианосом? Ступай в монобазийский собор, и ты увидишь доказательство нашего знатного происхождения под капитуляцией о сдаче города. Там командовал один из наших предков, и Монобазия три года держалась, как ни осаждали ее ваши западные войска. Если только это тебя останавливает, то напиши матери, что ты нашел ей дочь из семейства не хуже тех, чьи предки прибыли в Англию с Вильгельмом-Завоевателем.
– Да, я это знаю, Фатиница, но обстоятельства, несчастья, деспотизм сделали отца твоего…
– Пиратом? Не правда ли? Придет время, Джон, когда свет устыдится, что называл его этим именем. Но теперь, ты прав, дочь пирата должна быть смиренной. Говори то, что хотел сказать.
– О, моя милая! Если бы моя матушка могла увидеть тебя! О, тогда я был бы спокоен, тогда я бы не сомневался в ее согласии!.. Если бы я сам мог броситься к ногам ее, если бы я мог сказать ей, что любовь твоя для меня все на свете, что я не могу жить без тебя… Но это невозможно; я должен написать ей, и бумага холодно передаст мою просьбу. Она не будет знать, что каждое слово в этом письме написано кровью моего сердца, и, может быть, мне откажет.