Приключения Перигрина Пикля

Смоллет Тобайас Джордж

Это состязание в притворстве продолжалось до вечера, когда общество разбилось на пары для танцев, и Перигрин открыл бал, пройдясь в менуэте с новобрачной; затем он пригласил молодую леди, которой был представлен Гантлитом, будучи очень доволен, что внешность ее может вызвать ревность даже у Эмилии; в то же время он увидел свою возлюбленную в паре с веселым молодым офицером, которого он, хотя и воздавал должное своим достоинствам, отнюдь не мог считать жалким соперником. Однако он первый начал враждебные действия, сделавшись вдруг очень внимательным к своей даме, которую тотчас же осыпал лестными комплиментами, послужившими поводом к разговору о любви; о ней он распространялся с большим мастерством и красноречием, пользуясь не только даром речи, но и языком взглядов, который знал в совершенстве.

Такое поведение было вскоре замечено всеми гостями, и большая их часть полагала, что он не на шутку пленен чарами своей дамы, тогда как Эмилия, проникнув в его замысел, обратила против него его же оружие, с явным удовольствием прислушиваясь к речам его соперника, который был отнюдь не новичком в искусстве любви. Она даже притворилась необычайно оживленной и громко смеялась всякий раз, когда он что-нибудь ей нашептывал, а посему в свою очередь заставила призадуматься общество, предположившее, что молодой воин одержал победу над сестрой новобрачного.

Сам Пикль начал склоняться к этой догадке, которая постепенно омрачала его веселость и, наконец, наполнила грудь его бешенством. Он пытался подавить негодование и призвал на помощь все рассуждения, внушенные гордостью и жаждой мести. Он старался отвести взоры от этого фатального зрелища, смущавшего его покой, но они отказывались подчиниться его воле и приказу. Он чуть не лишился чувств, когда услышал ее смех и увидел, как она улыбается офицеру; а во время контрданса он должен был взять ее за руки; это прикосновение заставило затрепетать все нервы и зажгло в нем пламя, которого он не мог потушить. Одним словом, усилия скрыть состояние духа были столь мучительны, что организм не мог долее выносить такого потрясения; лоб его оросился струями пота, румянец угас, колени подогнулись, и зрение ему изменило; он растянулся бы во весь рост на полу, если бы не вышел поспешно в другую комнату, где упал на кушетку и лишился чувств.

В этом состоянии он был найден своим другом, который, видя, что он удалился в таком расстройстве, последовал за ним и, когда Перигрин очнулся, стал настаивать, чтобы он не подвергал себя действию ночного воздуха по пути к себе, а переночевал здесь, в доме; но будучи не в силах уговорить Пикля, он закутал его в плащ и, проводив в гостиницу, где тот остановился, помог ему раздеться и лечь в постель, после чего у Перигрина тотчас начался жестокий приступ лихорадки. Годфри обошелся с ним с большой нежностью и даже готов был провести здесь всю ночь, невзирая на особое свое положение, если бы его друг не потребовал, чтобы он вернулся к гостям и принес извинение его даме за внезапный уход.

Этот шаг необходимо было сделать для успокоения собравшихся, которых он застал в великом смятении, вызванном его отлучкой, ибо некоторые дамы, видя, как жених последовал за незнакомцем, искавшим уединения по причине, им неведомой, начали опасаться ссоры. Эмилия, якобы разделяя это предположение, была столь встревожена, что едва держалась на ногах и поневоле прибегла к флакону с нюхательной солью.

Новобрачная, которая разгадала всю тайну, была единственным человеком, действовавшим спокойно и обдуманно; она поняла истинную причину недомогания Эмилии, каковой было не что иное, как беспокойство о возлюбленном, и убедила дам, что ничего нет удивительного в уходе мистера Пикля, ибо он подвержен обморокам, которые часто застигают его врасплох. Прибытие Гантлита подтвердило правдивость этих слов. Он принес извинение от имени своего друга, который, как сообщил он, внезапно занемог; и после такого перерыва они снова начали развлекаться танцами; Эмилия была столь расстроена и утомлена, что попросила позволения не участвовать в этом увеселении, а дама Перигрина, оставшись без кавалера, получила в партнеры молодого офицера, которому была первоначально предназначена.

Тем временем новобрачная удалилась в другую комнату вместе со своей золовкой и укоряла ее за жестокое обхождение с мистером Пиклем, уверяя на основании слов Годфри, что он по ее вине перенес жестокий припадок, который, по всей вероятности, угрожает его здоровью. Хотя Эмилия оставалась непреклонной, отвечая на ласковые увещания кроткой Софи, но сердце ее таяло от жалости и любви; и, чувствуя, что не в силах исполнить свой долг и уложить в постель новобрачную, она уединилась у себя в спальне и втайне сокрушалась о болезни возлюбленного.

На следующее утро, как только правила благопристойности позволили капитану Гантлиту покинуть объятия дорогой жены, он навестил Перигрина, который провел очень скучную и беспокойную ночь, время от времени впадая ненадолго в бредовое состояние, причем Пайпсу большого труда стоило крепко его пришвартовать. Он и в самом деле признался Годфри, что его преследовали мысли об Эмилии и ее офицере, которые довели его до невыразимой тоски и неистовства, и что он скорее готов идти на смерть, чем предаваться снова столь мучительным размышлениям. Однако он был утешен своим другом, уверившим его, что расположение сестры в конце концов одержит верх над всеми ухищрениями злобы и гордыни; Годфри скрепил это заявление рассказом о том, как была она потрясена известием о его болезни, и посоветовал ему прибегнуть к посредничеству Софи в письме, о котором она сообщит Эмилии.

Случай был слишком благоприятный, чтобы наш герой мог им пренебречь; потребовав бумаги, он уселся в постели и в порыве умиления написал следующую петицию любезной жене Годфри:

«Сударыня, сокрушенное сердце не может взывать вотще к вашему благоволению, и посему я осмеливаюсь в эти дни радости заговорить с вами на языке скорби, умоляя, чтобы вы встали на защиту злополучного влюбленного, с неизъяснимой тоской оплакивающего разбитую свою надежду, и ходатайствовали о моем прощении перед тем божественным созданием, которое я, в порыве неудержимой и исступленной страсти, смертельно оскорбил. Силы небесные! Неужели вину мою нельзя загладить? Неужели у меня отнята последняя надежда на прощение? Неужели я обречен на тоску и отчаяние? Я предлагал искупить вину всеми способами, какие только могло внушить самое глубокое и искреннее раскаяние, а она отвергает мою покорность и покаяние. Если гневом своим она хочет свести меня в могилу, ей стоит только выразить свое желание; и пусть заклеймят меня кличкой негодяя, пусть с проклятием и отвращением помянут меня потомки, если я хоть на секунду призадумаюсь, пожертвовать ли мне жизнью, которая ненавистна Эмилии. Ах, сударыня, в то время как я изливаю таким образом свою печаль и отчаяние, я окидываю взором комнату, где лежу, и каждый знакомый предмет приводит мне на память тот чудесный, тот счастливый день, когда прекрасная, добрая, сострадательная Софи стала моим защитником, хотя я был для нее незнакомцем, и добилась упоительного примирения между мною и той самой восхитительной красавицей, чей гнев теперь столь неумолим. Если она не удовлетворена муками раскаяния и разочарования и приступами безумия, которые я перенес, пусть предпишет, какое еще наказание я должен претерпеть, и если я отклоню ее приговор, да падет на меня вечное ее презрение.

Я поручаю себя, сударыня, милая Софи, милая жена моего друга, вашему заступничеству. Я уверен, что вы возьметесь за это дело, ибо от него зависит мое счастье; и я с надеждой жду всего от вашего сострадания и милосердия и в то же время со страхом жду всего от ее суровости и бесчеловечности. Да, я называю это бесчеловечностью, ожесточением чувств, чуждым мягкости человеческой природы; и пусть выпадет мне на долю самое унизительное презрение, если я останусь жить под этим бичом! Но я начинаю безумствовать. Заклинаю вас вашею же добротою и кротким нравом, вашею любовью к человеку, которого небо предназначило быть вашим защитником, заклинаю вас оказать влияние на этого ангела гнева ради вашего признательного и покорного слуги

П. Пикля».

Это послание Годфри тотчас передал жене, которая прочитала его с живейшей симпатией и понесла в спальню своей золовки.

— Вот, — сказала она, протягивая бумагу, — вот на что я советую вам обратить серьезное внимание.

Эмилия, мгновенно угадав значение этой записки, наотрез отказалась бросить на нее взгляд или хотя бы выслушать ее содержание, но брат, войдя в комнату, резко попрекнул ее за упрямство и гордость, обвинил в глупости и притворстве и с такою горячностью стал защищать интересы своего друга, что Эмилия нашла его упреки жестокими и, залившись слезами, обвинила в пристрастии и отсутствии привязанности к ней. Годфри, который питал к сестре горячую любовь и уважение, попросил прощения за нанесенную ей обиду и, осушив поцелуями слезы на ее прекрасных глазах, умолял, чтобы она ради него выслушала декларацию его друга.

После таких просьб она не могла отказаться от чтения письма, а когда оно было прочтено, пожаловалась на свою судьбу, сделавшую ее виновницей таких волнений, и попросила брата заверить мистера Пикля, что она отнюдь не хочет нарушать его покой; напротив, она желает ему полного счастья и выражает надежду, что он не попрекнет ее, если она заботится также и о своем благополучии, уклоняясь от всяких объяснений и встреч с человеком, общение с которым вынуждена прервать.

Новобрачные тщетно изощрялись в красноречии, стараясь доказать, что возмещение, предложенное нашим героем, соразмерно оскорблению, ей нанесенному; что примирение с раскаявшимся возлюбленным, который подчинился всем ее условиям, не повредит ее репутации в глазах самых щепетильных и суровых судей благопристойности и что ее непреклонность будет справедливо приписана гордыне и жестокосердию. Она была глуха ко всем их доводам, увещаниям и мольбам и пригрозила немедленно покинуть дом, если они не дадут обещания не касаться этой темы.