Приключения Перигрина Пикля

Смоллет Тобайас Джордж

Годфри, крайне раздосадованный неуспехом своей попытки, вернулся к другу и дал ему отчет, благоприятный настолько, насколько позволял характер беседы с Эмилией; но так как в конце он не мог не упомянуть об ее решении, Перигрину снова пришлось проглотить горький напиток разочарования, который привел в такое волнение его чувства, что вызвал приступ отчаяния, и во время этого приступа Перигрин позволил себе тысячу сумасбродных выходок. Однако этот пароксизм вскоре уступил место сдержанному и мрачному озлоблению, которому он предавался втайне, поспешив отделаться от капитана под предлогом, будто хочет отдохнуть.

Покуда он лежал и размышлял о своем положении, его друг Пайпс, который знал причину его тревоги и твердо верил, что Эмилия в глубине души любит его хозяина, хотя и пытается скрыть свои чувства, — так вот, Томас придумал план, с помощью которого можно было, по его мнению, все уладить, и посему, не мешкая, привел его в исполнение. Без шапки он побежал прямо к дому отца Софи и, изобразив на своей физиономии изумление и страх, которого никогда еще не испытывал, столь оглушительно застучал в дверь, что через секунду все семейство было уже в передней. Когда его впустили, он разинул рот, вытаращил глаза, запыхтел и ничего не отвечал на все расспросы Годфри, пока миссис Гантлит с испугом не осведомилась об его хозяине. Услышав имя Пикля, он как будто сделал над собой усилие, чтобы заговорить и промычал в ответ:

— Пусть треснет мой марсель, если он не подвесился! При этом он указал на свою шею и привстал на цыпочки с целью пояснить смысл этих слов.

Годфри, не задавая больше никаких вопросов, выбежал из дому и помчался в гостиницу, охваченный страхом и беспокойством, тогда как Софи, не совсем уразумевшая речь посланца, обратилась к нему вторично, спрашивая:

— Надеюсь, никакой беды не случилось с мистером Пиклем?

— Никакой беды, — ответил Том, — только он повесился от любви.

Едва успел он произнести эти слова, как Эмилия, которая прислушивалась, стоя в дверях гостиной, громко взвизгнула и без чувств упала на пол, в то время как ее невестка, потрясенная известием едва ли меньше, чем она, прибегла к помощи своей служанки, которая ее поддержала.

Пайпс, услышав голос Эмилии, поздравил себя с успехом своей затеи. Он бросился на помощь, усадил Эмилию в кресло и стоял подле нее, пока не увидел, что она очнулась, и не услышал, как она в порыве любви повторяет имя его господина.

Тогда он направил свои стопы к гостинице, радуясь возможности рассказать Перигрину, какое признание удалось ему исторгнуть у его возлюбленной, и чрезвычайно гордясь этим доказательством собственной смекалки.

Тем временем Годфри, явившись в дом, где, как полагал он, случилось роковое происшествие, не стал наводить справки внизу, а побежал по лестнице в комнату Пикля и, убедившись, что дверь заперта, вышиб ее одним ударом ноги. Но каково же было его изумление, когда наш герой, вскочив с постели, приветствовал его громким возгласом:

— Черт возьми! Кто там?

Годфри онемел от удивления, которое пригвоздило его к полу, и едва верил свидетельству своих чувств, но Перигрин с досадой, указывавшей, что он недоволен таким вторжением, рассеял его замешательство, обратившись к нему вторично:

— Вижу, что вы считаете меня своим другом, если обращаетесь со мною столь бесцеремонно.

Капитан, убедившись, таким образом, что полученные им сведения ложны, вообразил, будто сам Пикль задумал проект, осуществленный его слугой; почитая это непростительной хитростью, которая могла иметь печальные последствия для его сестры и жены, он ответил высокомерным тоном, что мистер Пикль должен винить самого себя, если покой его нарушен, ибо таковы результаты глупой шутки, им придуманной.

Пикль, который был игрушкой страстей и еще до этого визита бесновался от нетерпения, услыхав столь надменную речь, подошел вплотную к Годфри и с видом суровым или, вернее, свирепым сказал:

— Слушайте, сэр, вы ошибаетесь, если думаете, что я шучу; уверяю вас, я чертовски серьезен.

Годфри, который был не из тех, кого можно запугать, видя, как восстает против него человек, на чье поведение он, по его мнению, имел основания жаловаться, принял вид воинственный и вызывающий и, выпятив грудь, ответил с раздражением:

— Мистер Пикль, шутите вы или говорите серьезно, но разрешите вам сказать, что затея была, мягко выражаясь, детской, неуместной и злой.

— Проклятье, сэр! — вскричал наш герой. — Вы издеваетесь над моим горем! Если есть какой-нибудь смысл в ваших намеках, объяснитесь, и тогда я буду знать, что подобает мне вам ответить.

— Я пришел сюда с совсем иными чувствами, — сказал Гантлит, — но раз вы добиваетесь от меня упреков и обходитесь со мной с высокомерием и неприязнью, ничем не вызванными, я без всяких околичностей обвиняю вас в том, что вы нарушили покой моего семейства, прислав своего слугу, чтобы устрашить нас неожиданным известием, будто вы наложили на себя руки.

Ошеломленный этим поклепом, Перигрин стоял молча, вне себя от изумления, горя желанием узнать, на какое событие намекает его обвинитель, и разгневанный тем, что оно недоступно его пониманию.

В то время как два возмущенных приятеля стояли лицом к лицу, с негодованием взирая друг на друга, к ним присоединился Пайпс, не обративший ни малейшего внимания на обстоятельства, которые сопутствовали их свиданию, и сообщил своему господину, что тот может вознести сердце на брам-стеньгу и бодро пуститься в путь с развевающимися вымпелами, ибо что касается Эмилии, то он поставил ее руль по ветру, судно изменило курс и теперь перешло на другой галс, направляясь прямо в гавань благосклонности Пикля.

Перигрин, плохо разбиравшийся в выражениях своего лакея, приказал ему под угрозой навлечь на себя его гнев изъясниться более вразумительно и с помощью всевозможных вопросов добился полного отчета о плане, который тот осуществил, чтобы ему услужить. Это сообщение смутило его немало; он готов был тут же наказать своего слугу за дерзость, но понимал, что тот хотел позаботиться об его спокойствии и благополучии; а с другой стороны, он не знал, как снять с себя подозрение, которое — он это видел — питал Годфри, почитая его зачинщиком, и в то же время не знал, как обойтись без объяснений, каковые при нынешнем его расположении духа были ему не под силу. После недолгого молчания он, сурово нахмурившись, повернулся к Пайпсу и сказал:

— Ах ты плут! Вот уже второй раз я роняю себя в глазах этой леди вследствие твоего невежества и самонадеянности; если ты еще когда-нибудь вмешаешься в мои дела, не получив от меня приказания и наставления, клянусь всем святым, я без малейшей жалости предам тебя смерти. Убирайся вон, и пусть моя лошадь будет немедленно оседлана!

Когда Пайпс удалился, чтобы исполнить приказ, наш молодой джентльмен, снова повернувшись к капитану и положив руку себе на грудь, сказал с торжественным видом: