Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода"
Шрифт:
На суде Прокурватор Бандо Бесстыжиевич Лицемерия напутствовал меня на будущие дела:
"Мил-сердешный генацвале Эпикур! Прежде чем совершить с человеком что-либо противозаконное, следует хорошенько заглянуть ему в глаза. Они подскажут тебе наиболее безболезненный способ расправы".
Так выпьем же за то, чтобы мы всегда шмолили друг друга Лицом к Лицу, как призывает нас одноименная Программа знаменитой Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "Свобода", на которой имеет честь трудиться мой старый друг, маринованный декламатор, резервуарный трубадур и утопический капельмейстер Петр
Мой свежеублюдочный кентуха, рафинированный душман, фешенебельный дуршлаг и фальцованный фазан Трансмиссий Покрышкин! Впялься-ка и ты в мои бельмы!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В этот задушевный момент, когда разношерстная душеродственная троица, восседающая за философским пеньком, слилась, казалось, во единое гегелевское целое, Эпикур впился в блаженного Покрышкина взглядом Министра Финансов в повестку Генианальной Прокурватуры и правым джебом опрокинул автоволчару под соседний столик в виде философского камня.
Святой Трансмиссий стукнулся нимбом о гранитный выступ и затих. В мгновение, словно из-под земли, выросли двое верзил монгольской наружности, на бритых затылках которых был выгравирован герб гоурода Улан-Батора. Они сцопали Покрышкина за руки-за ноги и унесли в бильярдную.
– Я хотел, Макарыч, допросить тебя наедине, - Эпикур зачерпнул гориллоподобную ладонь в вазу с черной икрой и аккуратно выложил кучу деликатеса на плечо друга.
Журналист опустошил бокал с чачей из глубоковредных скважин Панкисского ущелья, вытаращил глаза, повернул голову направо, понял, что ошибся, развернул ее на девяносто девять градусов и слизнул с пиджака "заморской дальневосточной", браконьерской партией которой, с недовесом в каждой банке по 50-70 граммов, разбавленной к тому же белковой массой неизвестного происхождения, хозяин "Зова Судьбы" разжился в подпольном цехе при ОАО "Астраханский суррогат", официальном поставщике Правительственного Двора.
– Скажи мне, как брату, куда ты уезжаешь? И кем подослан твой Покрышкин?
– Эпикур тоже тяпнул девяностодевятиградусной, привстал и занюхал с плеча Макарыча.
– Да пока еще никуда не уезжаю, вернее, никак не уеду, - честно признался журналист.
– То одного хорошего человека встречу, то другого. Ты ведь знаешь, Батонэ, как это бывает.
Командирован же я руководством Радиорубки побродить по современной Матушке России и присмотреться, чем живет народ в условиях закладки фундамента Нового Великого Российского Демонократического Правового Государства.
А Покрышкина ко мне никто не подбрасывал. Я случайно тормознул его тачку на Садовом Кольце, и мы понеслись в сторону Шереметьево. Но как ты, Батонэ, догадался, что я собрался в поездку?
– Да по твоей знаменитой походной сумке! Кстати, где она?
Макарыч понял, что опять влип. Сумки при нем не было. Он бросил ее на входе "Зова Судьбы" и забыл. Шансы обнаружить баул на прежнем месте равнялись нулю.
"Ну и Эпикур с ним!" - откликнулся за Макарыча дух профессора Разгуляя Пофигистова. Вот только море пивных запасов обмельчало, да Суицидовская клизма испустила газы, это невосполнимые потери, ничего не скажешь. А все остальное - так, сущая ерунда, разве что минидиск еще сгодился бы в командировке, да и тот, по правде сказать, давно уже смертельно осатанел.
Поэтому корреспондент Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "Свобода" с достоинством наполнил стаканы, которые под воздействием девяностодевятиградусной чачи из глубоковредных скважин Панкисского ущелья превращались в пузатые чаши с чертиками по ободам, и спросил Эпикура.
– А почему ты решил, что святой Трансмиссий кем-то подослан?
Философ перекинул растягивающуюся в размерах правую руку через левое плечо и почесал третье от левого уха правостороннее ребро. Это означало: "За нами следят".
Действительно, за третьим столом по диагонали от четвертого окна по левой стороне, окунувшись передней частью лица в салат с морскими водорослями, храпел, присвистывая, человек в форме офицера Службы Внешней Разделки.
Судя по звездам, это был подполковник. Из дупла правого уха отдыхающего торчала портативная видеокамера, направленная на Родэновского "Мыслителя". Макарыч встал из-за пенька, взял вазу с черной икрой, подошел к товарищу, нацедил в ладонь фальшивой зернистой и тщательно залепил ею миниатюрный, 20 на 20 см, дисплей.
– Вот так каждый раз!
– устало бросил репортер, вернувшись к философскому пеньку.
– Когда я впервые в качестве корреспондента Радиорубки отправился в поездку по советской тогда еще России, в оружейную Тулу, то ко мне уже в электричке прилипли сразу трое ребятишек.
Пара села по бокам, а третий, с бычьим глазом и орлиной губой, устроился напротив. Он начал издалека, как водится у этих пареньков, и на чистейшем литературном.
"А Вы , - загнусавил, - сыновьим часом не сукина ли сало-шпиговская дочь? А то ведь перекройка вместе со свежими котлетами прокручивает в нас и разобранные гнилопакостные бифштексы.
Глазницы размыты, как бешеные сучки во время течки, вот гнилозубастая Западня и зашпындюривает к нам в избу под видом турь-истов и журналь-истов разных крысь-истых парадизов и шпинатов.
Радиобурка Пантомима-Америгадского Парфюрерного Фабрициуса "Торговая Слобода", та самая, что завесла у нас под боком в граде барона Мюнхгаузена, и под харей мыльницы и стерильной парашки вот уже четыре с лишним века неустанище клевещает и подрыващает обновы заветоскотского градострогибельства, таперича совсем раскудахталась, как заморговский петушина у Алессандро Петруччио Царь-Пушки в "Руслине под Людманом".
Засим сорвалась Радиобурка с цепяры, как учебный котяра с лукоморговского дуба, денно и нощно каркает волчарой, да шаркает слонярой о скороспелом крышевании нашего широкозадого Заветоскотского Соуса.
Вы, ненакором, не из этиловой ли самкой осьминожьей гнездяры? Нет? А уж ващно похожопе! По чему? Да по физии! У всех этих хищноногих хвырей хари хитрорукие, хак у хитромордых харьков из хитрозадого Харькива".
В этот ответственный момент исторического экскурса в град самоваров и свинцовоизрыгающих игрушек чача из глубоко-вредных скважин Панкисского ущелья взяла Макарыча за шкирку и затрясла, как Грабинатор Мэворов, возомнивших о финансовой самостоятельности в связи с принятием Закона о местном самоуправстве.