Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода"
Шрифт:
"Монетой, - говорит, - рассчитаться не могу, падла клиент мало того, что не заплатил, а еще и от меня потребовал компенсацию за "грибки" на обсосанных им пальцах. Зато презервативы остались. Мой таймырский сутенер обычно натягивает их на свечи зажигания тещиной "бээмвухи", мамки нашей, чтобы не засаливались. Испытай-ка и ты новинку от службы досуга".
– Ну, я и запал на эту дудочку (Покрышкин, по-видимому, имел в виду "удочку".
– Авт.), бросил "защиту свечей" в бардачок, да так про нее и забыл. Жена напомнила. Она закатила истерику, словно я оказался голубым твердопенисным импотентом,
И Покрышкин посмотрел на хозяина " Зова Судьбы" так, будто это он подсунул в бардачок его "Жигулей" разноколерный комплект таймырских презервативов, а затем заткнул одним из них нюхательный аппарат облапошенного водилы.
Страдания тех дней не прошли даром. Левый глаз рассказчика задергался и сплющился, а высунутый кончик языка придал ему вид почти добропорядочного идиота.
Макарыч задышал в затылок Газоотводовичу и попытался разрядить опасное напряжение.
– А презервативы в упаковке были пользованные или нет?
– спросил он таким задушевным голосом, каким теща бросает в суде обвинения в адрес негодника-зятя, оформляющего развод с любимой дочерью в связи с предстоящей женитьбой на ее маме. Трансмиссий обернулся и тупо уставился теперь уже на журналиста.
– А то ведь жена могла и ошибиться, - поспешил объяснить Макарыч.
– Как-то сорвался я за хлебом и прихватил с собой заодно пакет с мусором, чтобы выбросить по дороге.
Но получилось, что задумался, размышляя о соотношении Бердяевской эсхатологической метафизики, пасующей перед временем и возводящей в абсолют вечность, с жизнелюбивым Кантовским вечным миром, подтверждаемым государствами через определенные временные интервалы, да так с этим пакетом и зашел в "Ramstor". В лавке мусорного бака не оказалось, поэтому я сдал багаж в камеру хранения, купил батон "Недорезанного Подмосковья", положил его в супермаркетовский тюрик, забрал из камеры хранения картуз с мусором и направился в родное логово уже с двумя пакетами.
Минуя помойный контейнер, я опять воспарил, на этот раз к Прудоновской анархии, объясняющей неприятие такими недоиндивидами, как я, всяких стадособственнических законоустановлений, а заодно к Вольтеровской трактовке добродетели и порока, относящей невежественную тиранию государя за счет дебилизма его подданных, уповающих компенсировать прижизненные страдания посмертной славой, и в результате осеменил дерьмоемкость пакетом не с мусором, а с хлебом.
И вот заявляюсь домой с тем же тюком, с которым ушел, то бишь с отходами. А в них, сами понимаете, среди прочих семейных ценностей, достойное место занимали побывавшие в сексбаталиях презервативы.
Моя десятая жена, Склеритта Приснопамятовна, страдала от рождения старческим склерозом (она помнила только день моей зарплаты) и, основательно покопавшись в натюрморте, тоже обвинила меня в завуалированном разврате и закатила грандиозный скандал с битием маминых мельхиоровых тарелок.
Поэтому, - вывод Макарыча сражал напропалую, - никогда не знаешь, в какой ситуации назойливая добавочная третья хромосома имени Л. Дауна присосется из-за женского каприза к паре добропорядочных гомологов и внесет сумбур в устоявшийся наследственно-определяющий процесс митоза и мейоза.
Трансмиссий Покрышкин напряженно размышлял. Он решил немедленно позвонить подруге по семейной каторге и заявить, что в тот черный день произошла роковая ошибка. Бардачок автомобиля осквернял на самом деле ординарный хлам.
* * *
– Алле, Улита Дальнозоровна, дорогая!
– заверещал автоволк в предмет своей особой гордости - двухдисплейную "Motorola V60", стибринную у поддатого пассажира, так елейно, словно канючил девочку по вызову остаться еще на часок за полцены, - помнишь тот несчастный случай, когда я тайком от тебя опрокинул под Моцарта в салоне "шестерочки" три стаканчика с "Гжелкой", и потом трезвый размазался головой о дамскую каку на асфальте?
Да нет, я же сто раз объяснял тебе, кефирчик ты мой однопроцентный, что опрокинул не во внутрь себя, а на коврик автомобиля.
Да-да, точно говоришь, в салоне валялись пустая "Гжелка" и два пустых стаканчика, один из которых был дырявый.
Да нет, антипохмелинчик ты мой подъязычный, ты запамятовала по ветхости! Я шалил один, никакой шлюхи со мной в машине не было, а стаканчиков оказалось два, так как самый первый, наполненный "Гжелкой", при падении от вида бабульки продырявился. Ну, я и достал второй.
Нет, нет, свадебка ты моя безалкогольная! Он порвался не от вида бабульки, а от падения на пол. Ну конечно! Вот я и говорю!
Нет, нет, трезвяночка ты моя ненаглядная! Никакого третьего со мной в машине не было, да и второго тоже, потому как озорничал я в гордом одиночестве.
А разливал действительно трижды, ибо первый стаканчик опрокинулся от старушенции, второй и был первым, но уже дырявый, и поэтому дал течь, ну а третью попытку пресек бдительный автоинспектор.
И так получилось, что завалил я три стаканчика, так как в бутылке ровно столько и вмещается. Поэтому она и валялась пустая.
Что? Куда вытек второй стаканчик? На пол. Как через чего? Через дырку на дне. Откуда дырка? Откуда у всех.
Да нет, что ты, что ты! Я вовсе не об этом! Прореха образовалась от жесткой посадки на пол!
Да, сейчас верно поняла, наливал трижды. Почему валялось два стаканчика? Потому что первый прохудился, выскользнув из неустойчивых трезвых рук от вида бабкиной рожи.
Что? Где валялся третий стаканчик? Да не было его, я обошелся двумя. Точно, дело глаголишь, наливал три раза, но в два стаканчика. Что? Да нет, старая здесь не при чем. Не хлобыстала она со мной, и я тоже так и не вмандаринил, а подсунул ей только огурчиков, и она отвалила. Да не на закусь, а на скатерть невестке, а иначе она бы ее пришибла.
Да не было у карги белой горячки! А-а-а, смерекал, ты опять по недоумству недоперла! Не бабка невестку, а молодая свекруху уделала бы, вернись она домой без свежеиспеченного столешника!
Почему в баночке не хватало двух огурчиков? Да нет, не закусывал я, потому как не накатил, а подал старой рухляди на салфетку сыновьевой девке.
Я? Что ты! Как можно!? Я трезв, как лобовое стеклышко, гаишничек ты мой предвзятошный!
Несу Бог знает что? Нажрался? Уймись, Улиточка моя французская! Я же тусуюсь сейчас за баранкой в ресторане с Макарычем и Эпикуром.