Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— Что прикажете?
— Я путешественник… Тут столько любопытного, но никто не может мне объяснить… Мне желательно знать, кто этот русской рыцарь на коне?
— Вы путешественник? — сказал барин, не обращая внимания на вопрос, — о, так вам надо познакомиться с директором… Я сам ищу его, но сквозь эти толпы не продерешься… Пойдемте вместе… Вы недавно приехали в Россию?
— Очень недавно, вчера.
— Откуда?
— Как вам сказать… я кружу по целому миру; любопытство видеть Россию завлекло меня на край света.
— В самом деле, мы живем на краю света; хоть бы немножко поближе к Европе! Скоро, однако ж, железная дорога сократит путь. Как вы нашли Россию? — проговорил вельможный барин, произнося невнимательно все слова.
— Чудная страна, удивительная страна! — отвечал Волобуж, — во всех отношениях не похожая на Европу!..
— Не правда ли, совершенная Азия?
— Но что за воздух! Живительный воздух! Надо отдать справедливость, здесь воздух гораздо прозрачнее всех стран, где я ни был.
— Да, да, да, на воздух пожаловаться нельзя; но климат убийственный.
— Климата я еще не знаю.
— Вы увидите, — сказал рассеянно вельможный барин, уставив лорнет на проходящих дам, — недурна, очень недурна! Кто это такая?
— Недурна, очень недурна! — повторил и магнат, — соблазнительное личико! впрочем:
Quelque lieu qu'on fr?quentePar tout on voit…Quoi?Homme qui trompe, femme qui tente. [176]— Ха, ха, ха, это мило!.. Вы долго пробудете здесь?
— Надеюсь.
176
[176] Какое бы ни посетил место, везде найдешь мужчину-обманщика, а женщину-искусительницу (франц.).
— Мы, кажется, не отыщем директора, а мне надо ехать… Очень рад с вами познакомиться.
— Позвольте прежде рекомендовать себя, — отвечал Волобуж, вынув визитную карточку и отдавая барину.
— Ах! — произнес сеньор приветливо, взглянув на карточку, — я надеюсь, что вы не откажетесь меня посетить… позвольте узнать, где вы остановились?
— В гостинице «Лондон».
— Я буду лично у вас.
— Приезжий предупредит эту честь.
Барин ласково пожал венгерскому магнату руку, сказал свой адрес и раскланялся.
— Ты знаешь, где живет этот господин?
— Знаю, знаю, — отвечал Андре.
— Так мне не для чего здесь больше толкаться. Seigneur Baranovsky, [177] как называл Андре русского барина, с которым случай свел нашего путешественника, магната Волобужа, был человек в самом деле с наружностью сеньориальной: высок ростом, плотен, держал себя прямо, глядел свысока, речь министерская, словом, важен, важен, очень важен. Но он был не из вельмож, происходивших от тех мужей, которым Рюрик раздавал волости, овому Полтеск, овому Ростов, овому Бело-озеро; не происходил он также от великих мужей, которые Хранились и бились за места в разрядах; ни от какого-нибудь мурзы татарского. Но во всяком случае он был богат, как Лукулл, который прославился роскошью одежд, мебели и стола. Римский Лукулл [178] был умен и учен, съел собаку в познаниях, образовался у известнейших док красноречия и философии, имел огромную библиотеку, которою пользовался Цицерон, [179] пивши еще мальчиком; а русский Лукулл, хоть и любил собак, но не съел ни одной по части отягощающей голову, а не желудок. Что ж касается до отделки дома а la renaissance [180] и до повара, то, в сущности, о нем, как о мертвом, нельзя было ничего сказать, кроме aut bene, aut nihil; [181] похулить нельзя Ныло; такая угода чувствам во всех мелочах, что все чувства, кроме слуха, утопали в сладострастии созерцания, обоняния, осязания и вкуса. Слух же должен был довольствоваться басом хозяина и дискантом хозяйки. Была некогда и библиотека в доме, доставшаяся по наследию; до самого времени возрождения вкусов она занимала целую комнату; потому что в прошедшем столетии и даже в начале настоящего была и в России мода на библиотеки, и невозможно было не иметь коллекции французских писателей, in-folio, enrichis et orn?s de figures, dessin?s et grav?s каким-нибудь Bernard Picard et autres habiles artistes. [182] Но со времени возрождения вкуса вельможный барин променял библиотеку, богатую роскошными изданиями и переплетами, на пару античных ваз и на сервиз саксонский; изгнал весь наследственный хлам и устроил дом как чудный косметический магазин, соединенный с мебельным и с великолепными залами богатейшей европейской ресторации, отапливаемой паром, освещаемой газом. После полного устройства и приведения в порядок всего, кроме счетов, он дал обед на славу, потом бал на славу — и прославился: заговорили, заахали о доме, об обеде, о бале; а о хозяине преравнодушно сказали: — Дурак! Что он, удивить, что ли, хочет всех своими обедами и балами!
177
[177] Господин Барановский (франц.).
178
[178] Лукулл — государственный деятель древнеримской республики во II–I веке до н. э. Славился колоссальным богатством и роскошью своего дома.
179
[179]Цицерон Марк Тулий (106 — 46 г. до н. э.) — знаменитый оратор и писатель древнеримской республики.
180
[180] В стиле Возрождения (франц.).
181
[181] Или хорошо, или ничего (лат.).
182
[182] Ин-фолио, обогащенные и украшенные картинками, рисованными и гравированными Бернаром Пикаром и другими искусными художниками (франц.).
Но этим толки не кончились; тотчас же привели в известность доходы и расходы, поверили счеты, допытались, что взято и сделано в долг, что на чистые деньги, что на слово, что по подрядам, кому уплачено, кому нет.
Про супругу сеньора Baranovsky, как его называл Андре, ничего нельзя было сказать худого. Она была женщина добрая; понимала, что в важности и делах ее мужа было что-то глупое, смешное и бестолковое; но ей было трудно против рожна прати, а еще труднее предостеречь себя от тщеславия быть окруженной блеском и великолепием: все это было так хорошо, так ей к лицу. Будь муж ее управителем и стой почтительно в дверях, в ожидании приказания, салон madame Baranovsky, [183] был бы второй салон мадам Рекамье, которою она бредила. Если муж ее жил пышно и давал обеды из славолюбия, то она давала балы чисто из великодушия и желания одолжить и потешить бедную Москву, а вместе с тем и подать всем пример гостеприимства, образованного тона и любезности хозяйки.
183
[183] Мадам Барановской (франц.).
Приготовляясь к своему bal-par? [184] или, если позволите сказать по-русски, чинному балу, она была счастлива, счастлива как мать, которая радуется, что может потешить детей: «пусть их попрыгают и порезвятся от души». Но дети что-то не резвились, как будто под строгим присмотром чинности; тут как-то не было простору ни душе, ни телу: все что-то неловко; казалось, что все съехались из одного светского приличия и необходимости непременно быть на великолепном бале, на выставке модных одежд и тонов, на маневрах высшего круга и для того, чтоб после, если кто спросит: «Были на бале у мадам Baranovsky?» — отвечать равнодушно: «Как же». Лица хозяина и хозяйки так же ярко были освещены внутренним довольствием, как и весь дом солнечными и лунными лампами: они как будто всматривались во всех и каждого, удивляются ли великолепию зал, роскоши убранств, блеску освещения и непроходимости от бесчисленного множества приглашенных? В самом деле, какая-то благочинная тоска проникала всех, кроме нескольких записных лощеных танцоров и перетянутых стрекозами Терпсихор, [185] которые перед каждым балом пляшут от радости: «Ах, бал, бал!»
184
[184] Парадный бал (франц.).
185
[185] В греческой мифологии Терпсихора — богиня танца и хорового пения.
С таким-то московским боярином свел случай магната венгерского. На другой же день он явился в дом и был представлен хозяйке. У себя в номере, в халате или венгерке, заметна была в магнате какая-то странность, необразованность приемов, что-то оригинально-грубое; но также видно было, что от самой колыбели он не был ни робок, ни стыдлив, застрахован от всякого смущения и поражения, чувств великолепием, блеском обстановки, величием. Как хамелеон, он внезапно отражал па себе все краски и свободно становился в уровень, на одну лоску, с кем угодно. Поднимаясь на ступени лестницы, обращенной в благовонную аллею антиподных растений и цветов, он как будто вдруг напитался ими и явился в гостиную таким благорастворенным светским человеком, что сеньора была вне себя от удовольствия быть первой, которой представляется венгерский магнат. Она сама взялась познакомить его с лучшим обществом Москвы, предуведомив, что дом ее есть центр образованной и просвещенной сферы и что она — солнце, которое согревает всю Москву разными родами parties de plaisirs. [186]
186
[186] Развлечений (франц.).
— Вы, без сомнения, были уже в Париже? — спросила она, зажмурясь немножко и нежно склонив голову на сторону.
— О, конечно, несколько раз, — отвечал Волобуж, — chavez-vous, [187] быть в Европе и не видать Парижа, все равно, что быть и Париже и не видать Европы, потому что существенно Европа и заключается только в Париже: все прочее — продолжение Азии.
— Ах, это так; там центр образованности. Кто наследовал теперь славу гостиной мадам Рекамье? [188]
187
[187] Знаете (искаж. франц. — savez-vous).
188
[188]Рекамье Жюли (1777–1849) — хозяйка одного из самых известных салонов во Франции времен империи и реставрации, жена банкира. В ее салоне собирались политические и литературные деятели.
— Никто, никто, решительно никто; да и возможно ли, скажите сами? Мадам Рекамье!.. Вы знаете, что это за женщина?…
— Ах, да, это справедливо; конечно, женщину такой любезности, такого образования трудно заменить. Так сблизить, соединить в своем салоне все чем-нибудь замечательное, все известности… это, это не так легко. Здесь не Париж; но вы не поверите, какое надо иметь искусство, чтоб быть амальгамой общества…
Сеньора с таким выражением утомления произнесла слова: вы не поверите, что невозможно было не поверить.