Прикосновение к идолам
Шрифт:
ЛЮ активно интересовалась творчеством Нико Пиросманишвили и его личностью. Собирала материалы о нем — фото, документы, воспоминания, написала о художнике эссе. У нее было три его картины и она щедро давала их на выставки, пока они не обветшали. Когда однажды во Франции решили сделать его экспозицию и обсуждали, где ее разместить, она удивленно сказала: «Как — где?! Конечно, в Лувре!» В Лувре она и была устроена. ЛЮ считала Пиросмани гением.
Если бы ЛЮ узнала о нем при его жизни, я уверен — она нашла бы способ с ним познакомиться. А проведав о его бедственном положении, помогла бы ему, в меру своих возможностей. Меценатство всегда было ей свойственно. Правда, оно не поощрялось советской властью, высмеивалось и осуждалось, но она поступала так, как считала нужным.
Пастернак,
С 1915 года, с тех пор, как в ее квартирке на улице Жуковского в Петрограде появился Маяковский, жизнь Лили Юрьевны оказалась навеки связанной с литературой. Судьба подарила ей встречи с выдающимися литераторами нашего века, — правда, зачастую это была не судьба, а неотразимое обаяние ее незаурядной личности.
В молодости она очень увлекалась Пастернаком — и не только как поэтом… Он бывал у нее в доме, музицировал и «блестяще читал блестящие стихи, часто непонятные и таинственные». Одно время их всех связывал «ЛЕФ», но потом он разошелся с Маяковским, однако это не повлияло на отношения с ЛЮ. Он ее звал Лиля, она его — Боря. В 1919 году Борис Леонидович собственноручно переписал для нее «Сестра моя жизнь», несколько стихотворений Спекторского и подарил ей с надписью: «Этот экземпляр, который себя так позорно вел, написан для Лили Брик, с лучшими чувствами к ней, devotedly Б. Пастернаком»
На мой вопрос «Кто и как именно позорно себя вел?» ЛЮ, усмехнувшись, ответила, что это была лирическая «petite histoire» и перевела разговор.
На моей памяти они виделись время от времени, переговаривались по телефону, гуляли по Переделкину. Когда же начался этот шабаш с «Живаго», она тут же бросилась ему звонить, но тщетно. И вдруг вскоре он ей сам позвонил. Ольга Ивинская пишет, как они ходили в переделкинскую контору звонить. Пастернак вошел внутрь, а Ивинская с дочерью стояли во дворе. «Вдруг мы услышали громкие отчаянные вопли. Вбежала я внутрь и увидела — Борис Леонидович плачет, держа трубку в руках, хочет что-то сказать, но не может. Наконец он положил трубку и сквозь слезы рассказал, что позвонил Лиле Брик и та воскликнула, как будто все время ждала его звонка:
— Боря, дорогой, что же это такое! Что же это делается с тобой?
Это было так неожиданно, что он ничего не мог ответить, от слез не мог выговорить ни слова. Потом позвонил Лиле еще раз».
ЛЮ сказала, что Пастернак попросил одолжить ему пятьсот рублей. «У меня тогда не было таких денег, но не могла же я в такой момент ему отказать. Где-то заняла и переслала ему».
С Ахматовой на протяжении многих лет отношения были разные. Ее стихи она хорошо знала, имела все книги, начиная от первоизданий, в разные годы ей нравились разные вещи. Во время войны она перепечатала «Поэму без героя», своей рукой вписала туда французские слова и переплела странички. И давала читать окружающим — тогда поэма не была опубликована. А про «Реквием» ЛЮ не знала, она не дожила до его публикации.
Время от времени они встречались, ЛЮ бывала у нее и у Лунина в Фонтанном доме. Анна Андреевна приходила в гости к ЛЮ до войны. Например, 6 июня 1941 года в календаре Лили Юрьевны записано «к обеду Ахматова». Помню, мы шли с ЛЮ по Арбату, мне было лет 15, и у витрины винного магазина она остановилась: «Смотри-ка, есть киндзмараули. Давай купим». И потом добавила, — «Это любимое вино Ахматовой. Пусть будет». Я тогда ее еще не читал, но имя слышал.
После войны они не общались. Иногда передавали приветы через Харджиева. Но вообще, судя по записям Лидии Чуковской и А. Наймана, Анна Андреевна говорила о Лиле Юрьевне неприязненно. Меня поразил записанный Чуковской разговор с Анной Андреевной: «Академик Виноградов рассказывал, — сказала Ахматова, — что он лично, своей рукой запретил воспоминания Лили Брик о Маяковском. Он Маяковского — в отличие от меня — не любит, но все же считает ее воспоминание полным безобразием и бесстыдством. Она там рассказывает, например, как Маяковского послали в Берлин написать какие-то очерки, а он неделю просидел в биллиардной, носу на улицу не
Теперь прочтем письмо этого самого академика Виноградова, хранящееся в РГАЛИ:
«Глубокоуважаемая Лили Юрьевна! С живым интересом и большим увлечением я прочитал Ваши воспоминания о В. В. Маяковском. Естественно, что они носят яркий отпечаток Вашей личности, Вашего стиля, Вашего эмоционального отношения. Но все это так интимно и так органически связано у Вас с художественным творчеством В. В. Маяковского, что находит глубокое внутреннее оправдание. Не могу не отметить также очень интересных, а порою и неожиданных Ваших стилистических или историко-литературных наблюдений и сопоставлений (напр., Маяковский — Достоевский). Следовательно, опубликование Ваших воспоминаний и писем В. В. Маяковского к Вам явится большим событием в изучении жизни и творчества этого поэта.
Очень рад написать Вам обо всем этом. Вместе с этим не могу не принести Вам самого искреннего, самого чистосердечного сожаления о том, что я так безбожно опоздал со своими признаниями, со своим сообщением Вам.
Была тяжело больна моя жена вирусным гриппом. А затем заболел и я. Простите меня и будьте уверены в моем глубоком уважении к Вам и в моей преданности.
Вот ведь как бывает, оказывается.
ЛЮ и Роман Якобсон знали друг друга с далекого детства, дружили еще их матери. Лиля была старше его, а с Эльзой они были одногодки. Родители Якобсона вечно попрекали мальчика, что Лиля в его возрасте лучше писала сочинения, чем он. Он бесился и ненавидел ее, а когда уже взрослый рассказал ей, она засмеялась: «Учитель был влюблен в меня и помогал писать». Якобсон долго увлекался Эльзой, делал ей предложение, но получил отказ, что не мешало им до конца дней быть в очень хороших отношениях. Как-то был такой случай: к Якобсону приехала на пять дней погостить знакомая барышня, но через день уехала. «Что так скоро?» — спросила ЛЮ. Он ответил: «Нельзя же пять суток непрерывно целоваться». — «А ты бы разговаривал». — «Ах, Лиля, ты же знаешь, что разговаривать мне интересно только с тобой и с Эльзой!»
Роман Осипович появился в доме ЛЮ в Петербурге еще в 1917 году, и они все дружили — Брики, Маяковский и Якобсон, у них было много общих литературных интересов. Они надолго расстались после эмиграции Якобсона и увиделись лишь в 1957 году. С тех пор они с ЛЮ и моим отцом встречались в Москве, во время приездов Якобсон каждый раз бывал у них, они подолгу беседовали, вспоминали. Вели большую переписку, посылали друг другу книги, фотографии. Якобсон много писал о Маяковском и Брике и оставил воспоминания, где достаточно сплетен. Недавно мне попалось его письмо 1922 года, где он пишет: «Лиля называет меня сплетником». Судя по воспоминаниям — правильно называла…
С появлением магнитофона утратила свою актуальность поговорка «слово, что воробей, — вылетит, не поймаешь». Теперь слово отлично ловится на этот самый магнитофон. У Лили Юрьевны была одна из первых его моделей в Москве. Василий Абгарович любил технику и умело с нею обращался, маг часто ставили на стол во время ужина (с согласия присутствующих), и таким образом сохранились разговоры людей, которые приходили в дом. В том числе запись беседы того же Якобсона…
«— Ты давно знала Кузмина?
— Еще при царе Горохе. Познакомил нас Маяковский, Кузмин страшно любил Володю, одно время был под большим его влиянием. И Маяковский любил его стихи и любил его самого. Он был блестящий собеседник, нам казалось, что характером он похож на Пушкина. Он был очень интересный человек, и мы часто встречались. Он играл нам на рояле свои песенки — «Дитя, не тянись ты весною за розой» (напевает). Кузмин подарил мне свою рукопись «Вторник Мери», кажется, драма в стихах. Я отдала ее в ЦГАЛИ.
— Наверно, не напечатана, я никогда не читал. А «Двое» ты видела?