Прикосновение ненависти
Шрифт:
Мой бедный Рен. Был здесь совсем один, и никто о нем не заботился.
А теперь, когда у него есть кто-то, кому не все равно, он недостаточно здоров, чтобы принять помощь. Даже тогда, когда его гнев выходит из под контроля и в конце концов он может вычеркнуть меня из своей жизни. Даже из своего сердца, похоже на то.
Я не могу удержаться от слез, но мне удается смахнуть их, прежде чем он поворачивается к плите и подбрасывает в нее еще дров.
Мой Рен. Я позову для тебя помощь, даже если это будет последнее, что я когда-либо сделаю.
Хотя
20
СКАРЛЕТ
За окном спальни безумно щебечут птички, когда я открываю глаза в очередной день размышлений о том, как, черт возьми, мы должны пройти через это вместе. Вчера я провела долгий, скучный день, слушая, как он клацает по клавиатуре, а когда ложилась спать, он все еще сидел за ноутбуком.
Большую часть времени он держал наушники в ушах, отгораживаясь от меня в пользу музыки, которую слушал. Он врубил ее достаточно громко, поэтому я слышала некоторые звуки, смутно узнавая в них ритм тяжелого металла. Он был так глубоко погружен в то, над чем работал, что с таким же успехом меня могло бы здесь и не быть.
Обида от того, что меня игнорируют, все еще бледнела по сравнению с пронзительной болью от того, что я остаюсь наедине со своими мыслями. Даже сейчас, несколько часов спустя, я ничего так не хочу, как отвернуться от мрачного самобичевания, которое охватило меня и угрожало сломать.
Я заставляю свою семью страдать из-за этого?
Я ненавижу себя за то, что думаю об этом, но нельзя отрицать горькую правду. Мои родители уже потеряли дочь. Я была свидетелем этих мучений, слышала бессильные шаги отца и беспомощные рыдания матери. Точно так же я наблюдала, как Кью ломается, и мечтала избавить его от мучений.
Нельзя поглотить чужую боль, как бы сильно ты кого-то ни любил.
На этот раз я — источник боли. Из-за меня отец, скорее всего, угрожал убить десятки людей — и это если он остановился на угрозах, чего, вероятно, не сделал. Из-за меня мама плачет и спрашивает себя, могла ли она что-нибудь сделать, чтобы предотвратить это. А что насчет Аспен? Что, если…
Прекрати. Что хорошего в том, что я наказывала себя вчера? И чем это поможет сегодня?
О нет. Мое тело скручивается от этого вопроса. Я не выдержу еще один день ничего не делая, только мучая себя. Сегодня ему нужно прийти в себя, иначе я окончательно сломаюсь под тяжестью своей вины.
Мое бедное, одинокое сердце замирает, когда я просыпаюсь и вижу, что он уже встал с постели. Подушка холодная, что неудивительно.
И клавиши щелкают. Снова.
Или все еще? Он вообще ложился спать?
Я пытаюсь вспомнить любой намек на то, что он был здесь, рядом со мной, но ничего не получается. Может быть, я спала так крепко, что не заметила.
А может, он вообще не ложился спать.
Я знаю, что лучше не спрашивать, чем же таким важным он занят. Должно быть, это как-то связано с его миссией, о которой я почти ничего не знаю. Только то, что это важно — конечно — и ему якобы нужно, чтобы я была частью этого.
Видимо,
Хотела бы я понять это. Хотела бы я понять его.
Он едва замечает, когда я выхожу из спальни. Холодно — в печи нет огня, чтобы согреть хижину. Чувствует ли он это? Сомневаюсь. Он поглощен тем, что делает, все еще слушает музыку, наклонившись поближе к экрану. Он почти щурится, изучая что-то.
Я знаю, что лучше не подходить слишком близко. Его энергия настолько сильна, что вокруг него словно кирпичная стена. Не желая совершить ошибку и тревожить его, я подхожу к плите и открываю дверцу печи, а затем достаю из кучи в углу несколько щепок и кладу их внутрь.
Если он не собирается позаботиться о себе, думаю, это зависит от меня. Не то чтобы я возражала. Я хочу заботиться о нем и быть важной частью его жизни. И хотелось бы, чтобы не было этого чувства страха, как будто мне нужно ходить на цыпочках.
Мне не требуется много времени, чтобы включить кофеварку и вскипятить воду для овсянки. Скоро нам нужно будет съездить за припасами. Эта мысль зажигает надежду в моем сердце. Было бы здорово почувствовать, что мы делаем что-то обычное.
Не говоря ни слова, я ставлю его тарелку и чашку кофе на стол, затем оставляю свою остывать, пока мою посуду в раковине. А если он не станет есть? Должна ли я что-то сказать? Пожалею ли я об этом?
Это мои глаза в зеркале над раковиной? Они выглядят затравленными. Страдающими. Все, чего я хотела все это время, — это быть с ним, и теперь, когда я это сделала, я хожу по яичной скорлупе, практически боясь дышать слишком тяжело.
Это Рен. Он тот же человек, которого я всегда знала. Мне нужно выманить его. Как-нибудь.
Это вселяет в меня надежду, когда я выхожу из ванной и вижу, что он ест так, словно его морили голодом.
— Я и не заметил, насколько проголодался, — говорит он мне, прежде чем отправить еще порцию в рот. Мое сердце подпрыгивает, когда я сажусь и начинаю есть, что гораздо легче сделать, зная, что он в хорошем настроении.
Вместо того чтобы спросить, спал ли он, я говорю:
— Не хотела тебя беспокоить, но подумала, что тебе нужно поесть.
— Спасибо. — Его улыбка смягчает то, что осталось от моего беспокойства. — Извини, что я так занят, но оно того стоит. Я нашел что-то похожее на жилой комплекс за пределами Рино.
— О? Это хорошо. — Я не знаю, хорошо это или нет, но он, кажется, доволен этим.
— Хотя у меня болят глаза. — Он трет глаза обоими кулаками, затем берет чашку с кофе и делает большой глоток.
— Ты выглядишь усталым, — бормочу я, стараясь не говорить слишком много.
— Да, но оно того стоит. — Он ставит чашку и, наконец, внимательно смотрит на меня. — Как дела? Тебе хорошо спалось?
— Просто замечательно. Вся кровать была в моем распоряжении.
Он одаривает меня застенчивой улыбкой, которая угрожает разбить мне сердце. Вот и мой Рен, смотрит на меня через стол.
— Извини. Я был слишком занят, чтобы заснуть. Но мы приближаемся к концу, Ангел. Я чувствую это.