Прикосновение (Пьесы)
Шрифт:
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
На даче, которая теперь на первом плане, м а т ь тащит к скале очередной камень. О т е ц, сняв с вешалки одно из ружей, чистит ствол шомполом. А г а м е й т и развлекает их болтовней.
В а л я продолжает оставаться в кресле. Можно подумать, что она уснула…
А г а м е й т и. Жена нашего уважаемого соседа Гулама опять голая ходит.
М а т ь. В купальнике, ты хочешь сказать?
А г а м е й т и. Ну, в купальнике. Мне-то все равно, я в Париже не такое видел. В Фолибержер их сразу по сто штук в чем мать родила на сцену выходит, а здесь народ обижается. Неуважение, говорят, телеса свои напоказ выставлять, хотя, должен сказать, фигура у нее в общем ничего.
О т е ц. А они что сами, на пляже не раздеваются?
А г а м е й т и. На пляже одно, а здесь другое. Весь день на балконе торчит, отовсюду ее видно. Мне-то что, я и не такое видел, а людям не нравится…
М а т ь. Оставьте человека в покое. На то и дача, чтобы на балконе загорать…
А г а м е й т и. Такой дом отмахали, что за сто километров ее видно. Хотя бы внизу сидела, а то на втором этаже. Рабочие тоже жалуются.
М а т ь. Какие рабочие?
А г а м е й т и. Которые работают у них. Там же целая бригада трудится. Бетонщики и слесари уже ушли, только маляр и паркетчик остались… Очень жалуются… Отвлекает, говорят, хозяйка своим видом, работать трудно… И ленивая очень, целый день валяется. А этот Гулам только деньгами интересуется… Где он их загребает, понять не могу. (Умолкает, потому что видит в калитке Гулама. Под нос.) Легок на помине.
Г у л а м (очень доброжелательно). День добрый, соседи! Как живете? Как здоровье? Соскучился по вас. (Замечает Агамейти.) А этот бездельник опять здесь торчит, вместо того чтобы народное добро караулить? Удивляюсь я вам, честное слово: такие просвещенные, умные люди, а с кем дружите? Я, например, сразу его гоню, как появляется.
А г а м е й т и (негромко). Потому что недостаточно просвещенный.
Г у л а м. Что?
А г а м е й т и. Культуры, говорю, у тебя маловато.
Г у л а м. Ну конечно. Я же эмигрантом не был.
А г а м е й т и. Ничего, будешь еще.
Г у л а м. Ну, ты, ты… Говори, да не заговаривайся. За такие слова я тебе голову оторвать могу, причем здесь же, не отходя от кассы.
Идет к Агамейти. Тот на всякий случай проворно отбегает в сторону.
М а т ь. Гулам, не дури. Он пошутил.
Г у л а м (останавливается). Ничего себе шуточки. Пусть бога благодарит, что в вашем присутствии это произошло, а то бы я ему такой Париж устроил, что он имя свое забыл бы.
А г а м е й т и (направляется к калитке). Ты уже устроил, в Фолибержер ехать не надо, — все селение любуется.
Г у л а м (не понял). Что-что? Что он сказал?
О т е ц. Да не обращай внимания.
Г у л а м (встревоженно). Нет, он что-то плохое сказал. Опять оскорбил меня?
О т е ц. Это варьете такое в Париже, ну, как эстрадный театр. С полуголыми женщинами…
Г у л а м. А я тут при чем?
О т е ц. Да ты ни при чем, ты же знаешь, он любит про Париж вспоминать.
Г у л а м. Еще бы. Он же до мозга костей отравлен буржуазной идеологией. Что с нами произошло, я понять не могу. Враг ходит между нами, дышит с нами одним воздухом, кормится на наши деньги, а мы все терпим…
М а т ь. Да брось ты…
Г у л а м. Честное слово. Особенно обидно, что вы с ним общаетесь. Такие люди! Всю жизнь отдали Советскому государству, можно сказать, в революции участвовали, а вынуждены знаться со шпаной какой-то… (Отцу.) Как вы можете, дядя Гамид?! Когда Адочка писала диссертацию, то, говорит, ваше имя в таких материалах встречала, что сейчас просто обидно за вас. Честное слово, обидно… Вы меня извините, что я вам такие вещи говорю, я вам в сыновья гожусь, но дома наши рядом стоят, и я почитаю вас как очень близких и старших товарищей. А Адочка просто в восторге от вас. Я ей говорю: «Адочка, я счастлив буду, если смогу хоть чем-нибудь быть полезным нашим соседям. Это мой долг. Они все сделали, чтобы наша жизнь была счастливой, и наш долг — как можно больше помогать им. Дети их не имеют такой возможности, но мы-то, соседи, рядом живем. Пусть только намекнут…»
М а т ь. Спасибо, Гулам, нам ничего не нужно.
Г у л а м. Конечно. Я то же самое сказал Адочке: «Они такие заслуженные люди, зачем им моя помощь?» Конечно, вы ни в чем не нуждаетесь, я даже не сомневаюсь в этом. Я другое имел в виду, не материальную помощь. Что вы! Об этом я даже подумать не мог. Хотя, к слову сказать, готов в любое время любую сумму на любой срок. Зачем же нужны соседи, если не для того, чтобы помогать друг другу? Но я другое имел в виду, совсем другое. Например, попросить пару друзей перебросить эти камни, которые вы, Халида-ханум, сами сейчас таскаете. У меня просто сердце кровью обливается, когда я это вижу.
М а т ь. Напрасно. Я делаю это по совету врача. Мне полезна физическая нагрузка.
Г у л а м. Да, да, конечно… Я просто к примеру сказал о камнях, это совсем не обязательно. Можно что-нибудь другое. Просто я хочу, чтобы вы знали, что стоит мне свистнуть — и пара человек к вашим услугам. Выполнят любую работу…
М а т ь. Спасибо, Гулам…
К калитке подходит жена Гулама А д а. Она в пестром купальнике с открытой спиной и глубоким вырезом на груди.
Г у л а м. Это мой долг. А вот и Адочка… (Жене.) Иди скорей сюда, очень интересный разговор.
А д а. Не могу же я в таком виде. Извините, но такая жара. (Матери.) Не надоел он вам своей болтовней? Я всегда волнуюсь, когда он идет к вам: вдруг ляпнет что-нибудь не то, а я так дорожу вашими отношениями.
Г у л а м. Ну что ты, Адочка, я ничего лишнего не сказал. (Просительно смотрит на мать, как бы ждет подтверждения своим словам.)