Прикосновение

Морочко Вячеслав Петрович

Маша уже держала рыжего под руку. Она шла и думала: «Наверно и сто и четыреста лет назад вокруг фонарей вот так же вились тучи бабочек, а между шпилями кралась луна. Сколько людей тут прошло! Но может быть все это дожидалось только его одного, а сама я со своими капризами и диссертациями жила для того лишь, чтобы сегодня он не был один».

Маша замедлила шаг, испугавшись, что ему с ней скучно.

– Вы славная, – он признался задумчиво. – С вами приятно молчать.

Не разжимая губы, она пыталась изобразить шутовскую гримаску, но не выдержала, – вспыхнула, засветилась радостью.

Возле пальмы на краю площади в ноги им бросился темный живой комочек. Маша нагнулась. Перед ней на теплом асфальте гарцевал уличный кун – веселый беспризорный щенок на тонких козлиных ножках.

– Какой милый! – залюбовалась Маша. Кун стрелял черными глазками и вертелся, вертелся, не мог ни секунды прожить без движения. Короткая бурая шерстка искрилась в лучах фонарей. Это был очень юный представитель вида, пришедшего в свое время на смену славного племени собак. Куны оказались сильнее, понятливее и жили значительно дольше. Когда-то, подобно дельфинам, их чуть было, не причислили к элите разумных. Но хотя этого не случилось, люди и куны остались друзьями.

Чувствуя, что на него обращают внимание, зверек вертел хвостиком.

– Ах ты плутишка! – сказал рыжий и присел на корточки. – Где твоя мама?

Прислушиваясь, кун шевелил ушками, видимо, что-то соображая.

– Обождите меня здесь, – попросила Маша. – Я мигом. Только сообщу домой, чтобы не волновались.

На углу площади светился «аквариум» переговорного зала. Маша спешила. Едва заняв место у пульта с экраном, вдавила первую клавишу индекса матери. Нажимая следующую – подумала: «Сейчас мама увидит мое лицо. Интересно, заметит, что со мной происходит?» Маша взглянула на площадь. Там возле пальмы стоял человек.

– Да разве он человек? – улыбнулась она. – Он – чудо! А мама, конечно, скажет: «Маша, голубка моя, когда, наконец, ты отучишься преувеличивать?»

Перед тем, как нажать последнюю клавишу, она снова глянула через витраж и застыла в недоумении: на краю площади, у магистрали, появилась процессия, напоминавшая кордебалет.

– А вот и «солист», – подумала Маша, увидев скромно одетого человека среднего роста. В нем все было скромным и средним. Ординарность, доведенная до предела, бросалась в глаза резче всякой экстравагантности и была призвана оттенять «знак ответственности», сияющий на груди «солиста». Этот символ когда-то вручали, как поощрение за успехи в администраторской деятельности. Традиция портить строгий костюм всевозможными знаками почему-то особо живучей была в управленческой сфере. На лице значкиста сияла самая доброжелательная из улыбок, какую только можно разучить перед зеркалом. Случайные прохожие, вытесненные на другую сторону площади, тянули шеи: не каждый день удается видеть фигуру облеченную высокой ответственностью. «Кордебалет» запрудил площадь. На лицах участвующих застыл оптимизм пополам с деловитостью. Процессия уже обтекала пальму, когда Маша потеряла рыжего из вида. Однако вокруг «солиста» пространство оставалось свободным, и она продолжала видеть щенка. Зверек облизывал лапки похожим на фиолетовую ленточку языком. При этом он так изогнулся, что стал похож на известный скульптурный шедевр: «Туалет маленького куна». «Солист», вытянув губы, сидел перед ним на корточках. Закончив туалет, щенок стрельнул глазками вверх. Его завораживал сверкающий «жук». Кун встал на задние лапки и, забавно сложив на груди передние, потянулся мордочкой к «знаку ответственности». «Солист», смеясь, раскачивался из стороны в сторону, и кун раскачивался вместе с ним, поворачивая нос за блестящим предметом. Все смеялись. В том числе те, кто даже не мог видеть куна. «Солист» отодвинулся, и любопытный щенок на задних лапках потопал за ним. Смех набирал силу. «Солисту» неудобно было смеяться сидя на корточках. Он встал. А кун разочарованно опустился на передние лапки и сделал изящный прыжок. Тогда человек нагнулся и поманил его пальцем. Кун приблизился, весело семеня ножками, задрав хвостик, лизнул палец и вопросительно посмотрел на «солиста». А тот поманил опять.

– Изволь, – наверно подумал щенок и, приблизив рыльце, опять собирался лизнуть, когда палец свернулся крючком, а потом, распрямившись, хлестнул его по носу. От неожиданности зверек проглотил визг. Он сел и зажмурился, прикрыв лапками голову. Смех толпы перешел в рев. «Солист» вытирал слезы, а указательный палец правой руки еще изгибался возле мордочки куна… И вдруг лицо человека перекосилось – толпа онемела, как по команде. «Солист», будто знамя, поднял над собой окровавленный палец. Зверек прижался к асфальту: он и сам не ожидал, что решится укусить этот голый отросток человеческой лапы.

Только теперь Маша заметила рыжего. Расталкивая «танцоров», он пробирался к дрожащему куну.

«Солист» поднес палец к глазам, вынул платочек и со скорбным видом смотрел, как на белой материи проступало пятно. Вид крови будил в нем какие-то мрачные чувства. Наконец, он взмахнул тряпицей, повернулся на каблуках и, захватив щенка боком ступни, точно мячик швырнул его за обрамление магистрали, где с шелестом разрывали воздух невидимые транспортеры, затем, насупившись и заложив руки за спину, решительно двинулся прочь, уводя за собой толпу. Маше вскрикнула, увидав, как рыжий метнулся за обрамление. Невидимая сила выбросила живого куна обратно на площадь. Взвыла сирена. Маша хотела вскочить. Ноги не слушались. Она рухнула в кресло, будто провалилась в яму.

Когда, наконец, придя в себя, она выбралась из аквариума, быстролет скорой помощи уже скрылся за Городом Башен. Рыжего на площади не было. До такой степени «не было», точно Маша сама от начала и до конца его выдумала. Она не знала о нем ничего: ни имени, ни рода занятий, а главное – индекса.

«Кордебалет» уже покидал площадь, и, не сознавая зачем, Маша бросилась его догонять и скоро врезалась в строй «танцоров». Ее колотила дрожь. Она стонала, отчаянно пробираясь вперед. Сначала ее пропускали. Но с каждым шагом двигаться становилось труднее. Она уже не шла, а едва протискивалась. И, наконец, оказалась перед стеной, которую не смогла пробить.

– Куда вы, девушка? – спросил симпатичный мужчина.

– Пустите! – крикнула Маша.

– Туда нельзя!

С ней были обходительны. Она сама наскакивала на этих симпатичных парней, толкала, дергала их за одежды, кричала, молила: «Пустите!». И вдруг узнала «солиста». Его отделяли от Маши спины парней, идущих сомкнутым рядом. Ей показалось, что кроме «знака ответственности» имел он еще одно украшение. Не на груди – на лице. Не знак, но что-то подобное знаку. Ей стало жутко.

– Убийца! – крикнула Маша, пытаясь прорваться.

– Тише. Зачем вы кричите? – шептали красавцы. Разве не видите, кто перед вами?

А «солист» в это время ласково ей улыбался, кивал и светился отеческой милостью. Она подумала вдруг: «Что со мной?! Я как-будто ослепла! Ведь это – не люди, а только похожие на людей больные машины!»

Процессия уходила, а Маша повернула назад.

– Боже мой! – стонала она. – Когда это кончится? Когда, наконец, автоматы уже отболеют нашими старыми хворями?

Приблизившись к пальме, она обхватила ладонями теплый и мягкий ствол, а когда опустила глаза, то увидела, что к ногам ее прижимается маленький кун – дрожащий и всхлипывающий.

2

Разговаривая с пилотом транспортника, только что доставившим Конина, Строгов хмуро поглядывал на нового координатора. Когда Конин прбовал вступить в разговор, начальник галактической станции отворачивался, и кожа на его голом черепе багровела, так что скоро Иван догадался, что с ним не желают здесь разговаривать. Потом он шел за Строговым пустынными коридорами, а рядом, будто на цыпочках, кралось эхо шагов.

– Здесь. – Сергей Анатольевич толкнул дверь, сделал вялый пригласительный жест… И удалился.