Прикосновение
Шрифт:
– Простите. Я ваш новый координатор, – представился Конин и тотчас пожалел о сказанном.
– Вы слышали? Этот человек заранее просит прощения! – женщина обращалась к сидевшему на кушетке. Ее низкий с неожиданными взлетами голос заполнил пространство холла. – Непостижимо! Кому на Земле могло прийти в голову подослать к нам этого соглядатая?! – она говорила по-немецки, точно рубила с плеча. Иван не мог бы представить Винерт, говорящей на любом другом языке.
– Нора, опять ты сгущаешь краски, – подал голос сидевший.
– Нисколько! Ты посмотри на него, Леопольд! С ума сойти!
О чем они там думают?
– Вы заболели? – теперь она обращалась к Ивану. Он отрицательно покачал головой.
– В
– Извините. Мне бы хотелось увидеться с Ветровой.
– Вас только там не хватало!
– Мы были когда-то знакомы… – попробовал он объяснить, но услышал: «Выкиньте это из головы!»
– Почему я не могу видеть Машу?
Женщина тряхнула пучком темных волос, подняла подбородок.
– Исключено! Слышите? И потом для Вас она не Маша! Это вы можете уразуметь?
– Объясните, пожалуйста, что происходит?
– Я вижу, вам страшно! – невысокая плотная, Винерт стояла к нему в пол-оборота. Лицо казалось надменным. – Что? Вас пугает судьба человека, на место которого прибыли? О, вы бы многое дали, чтобы узнать, как все было!
– Действительно – согласился Иван, – здесь много неясного. Я как-нибудь этим займусь.
– Ну, вот что – Винерт смотрела ему в глаза, – хватит поясничать! Вы успокоитесь, если узнаете, что это я заманила координатора в блок расщепления? Его уже нет! Понимаете? Что ж вы стоите? Идите, сообщайте, куда считаете нужным! И больше не приставайте к людям! – Винерт стояла величественная, уничтожающе сдержанная. – Мой вам совет Возвращайтесь на Землю! И чем скорее, тем лучше.
Иван отступил: нельзя идти напролом, если не видишь, против чего ты идешь. Спустя три минуты услышал сзади шаги: догонял высокий темнокожий человек, которого он только что видел в холле. Это был Леопольд Курумба. Шоколадное лицо математика освещали большие добрые глаза. Толстые губы-подушечки улыбались.
– Постойте. Куда вы несетесь? – задыхаясь, причитал он. – Что за бес в вас сидит? Откуда вы взялись?
Конин остановился.
– Не обижайтесь на Нору. Она хотя и ворчунья, но, поверьте, в душе – сама доброта. Господи, я еще никогда не видал ее в таком гневе. Чем вы доняли ее?
– А разве вас я еще не донял?
– Меня нет.
– Значит вы исключение.
– Нет, в самом деле, вы не должны обижаться, – энергично жестикулируя, говорил математик. Его подвижные руки, торчавшие из ослепительно белого свитера, напоминали известный шедевр: «Уголь на снегу». Протяжная музыка речи то переходила в шелестящее бормотание, то сотрясала воздух напряженными звуками. В коридоре галактической станции звучала поэзия заклинаний. Иван узнал суахили – древний язык «черного» континента.
– Вы не должны обижаться, – настаивал математик. – Они тут никак не придут в себя после исчезновения координатора. Я могу их понять, хотя видел этого человека всего только раз, да и то мельком, за день до того, как это случилось.
– А все-таки, что же случилось?
– Спросите что-нибудь легче, – Курумба развел руками. – Человека хватились после того, как он не ответил на вызов. Стали искать. Прибывшие на станцию эксперты нашли следы его рук на крышке люка, ведущего в камеру расщепителя. Однако за люком в приемном бункере следов не было, и нет никаких доказательств, что координатор покинул станцию. Экспертам пришлось ограничиться заключением, что никто из сотрудников к исчезновению координатора не причастен.
Конин не останавливал математика, хотя результаты обследования знал еще на Земле. Он не рассчитывал узнать что-то новое, а ждал терпеливо, когда будет уместно спросить о том, что сейчас его больше всего волновало.
– Я сам здесь случайно, – продолжал математик. – По недомыслию взвалил на себя непосильную ношу. Знаете, есть
– Что с ней? – невольно вырвалось у Ивана.
Но Курумба вдруг стушевался. Конин услышал шорох и повернул голову. Опустив руки по швам за спиной стоял начальник галактической станции.
– Прекратите допросы, – сдержанно приказал Строгов. – Пожалуйста, идите в каюту.
Когда уже по дороге к себе, Конин услышал музыку, он вспомнил о музыкальном салоне и прошел в дверь, за которой, по его мнению, кто-то не очень удачно импровизировал. В зале стоял полумрак. Видны были только кресла импровизации, обращенные спинками к выходу. Иван постоял, дав привыкнуть глазам. Над спинкой дальнего кресла шевельнулся протуберанец русых волос.
– Это Жемайтис – самый близкий ей человек, – догадался Конин, сел в ближайшее кресло и, не включая свой пульт, прислушался.
Обрывки мелодий пролетали, как птицы в тумане. Большая часть их была Ивану знакома. Время от времени музыка удаляясь, стихала, а вблизи раздавались какие-то скрипы, шорохи и постукивания. Словно кто-то притопывал ногами, хрустел, разминая суставы. Затем стайки мелодий опять поднимались над горизонтом. Казалось, импровизатор не имеет понятия о гармонии. Все шло в унисон. Дилетант за пультом импровизации сразу себя выдает. Но здесь было полное пренебрежение к музыке – жалкая какафония с приливами и отливами, с неожиданными взрывами и паузами и просто бездумное скольжение в одной звуковой плоскости, как в хаосе сновидений. Единственной реальностью было трепетанье русого хохолка и кончиков ушей над спинкой кресла. Решив для себя, что это – не музыка, Иван перестал обращать на нее внимание, но не слышать совсем – не мог. В импровизации главное начать. Каждый звук имеет родство с предыдущим, повторяя, дополняя, развивая или отрицая его.
Музыкальная канитель опять отодвинулась. А вблизи что-то хрустнуло, просвистело негромко, простучало, осыпалось. И вдруг… появились следы птичьих лапок. Слышалось далеко. Холодный воздух трещал от вороньих споров. Темными кляксами выделялись птицы на чистом снегу. Кто-то скрипел по дорожке. Клубился морозный пар. Раз-другой свистнула на ветру голая липа. Осыпался нежнорозовый иней. В пол-неба горела заря. Алые перья облаков лежали еще среди звезд. С той стороны, откуда вставало солнце, как вступление к чему-то очень серьезному, пульсируя, приближалась захватывающая напряженная музыкальная тема. Так манящая и пугающая жизнь представляется в детстве великим шумом и светом. То было какое-то волшебство. Конин знал, что на самом деле кроме русых вихров и антеннок ушей ничего увидеть не может. И все же он видел, как бледнела заря и появлялся малиновый краешек солнца. Тогда хаос звуков как-будто сорвался, не выдержал, выпустил томившийся в нем чистый голос, несущий в себе нечто словами невыразимое. Конин вдруг понял, что такой музыки вообще быть не может и, узнавая, весь подался вперед. То были ее голос, ее манера смеяться, дышать, смотреть. Вернее не покажешь. С большей любовью не отразишь. Маша оживала перед ним, как чудесное наваждение. Теперь он догадался: все, что звучало до этого было лишь капризом импровизатора, страусиное прятание головы под крыло. Но вот притворство отброшено, и словно ощетинился зверь – все перекрыл, нарастая, истошный вопль. Тревожный, колючий, он впивался в мозг, и в груди на него отзывалась острая боль.