Принцесса Иляна
Шрифт:
Даже такие слова Дракулу не насторожили:
– И ты сказала об этом тёте?
– непринуждённо осведомился он.
– Нет, я сказала, что ты благодарен.
– Ничего иного я и не ждал, - Дракула крепче притиснул жену к себе, отодвинул ткань полупрозрачной накидки, прикрывавшей плечи, поцеловал в ключицу.
– Моя милая, умная супруга...
Илона, сама не зная, почему, принялась вырываться:
– Пусти. Пожалуйста, пусти.
– Но ведь день сегодня непостный.
– Я устала, разъезжая по гостям. Прошу тебя. Пусти.
Муж
– Я тебя совсем не пойму, - сказал он.
– Вот ты заботишься обо мне, но не хочешь, чтобы я выразил тебе благодарность. Ты говорила, что я понравился тебе. Так почему же ты кривишься так, будто тебя выдали за меня силой?
– Я просто устала, - вздохнула Илона.
– Пожалуйста, уходи.
Эта просьба тоже была исполнена.
* * *
Как только скажешь во всеуслышание, что всё хорошо, сразу всё становится плохо. Стоит только сказать всем, что муж доволен, как он сразу становится недоволен.
С того дня, как Илона побывала у тёти и решила, что не станет доносить на своего супруга, он начал хмуриться и задавал вопросы, которых прежде не было:
– Почему ты так холодна со мной? Раньше я думал, это от скромности, но ведь уже две недели прошло. Пора бы привыкнуть и перестать смущаться. Хватит.
– Я веду себя так, как положено, - отвечала Илона.
– Ты взял в жёны католичку. Может, в Валахии женщины ведут себя по-другому, но здесь, в католической стране - именно так.
Дракула почему-то не верил. И стал вести себя иначе. Если раньше он, целуя жену, забывался в своих чувствах, то теперь всё больше приглядывался к супруге: поцелует и смотрит, довольна ли та. То и дело спрашивал:
– Тебе так нравится? А так?
Илона честно сказала мужу, что колючая щетина на его скулах и подбородке царапает ей кожу. Он начал бриться с вечера, но это мало чему помогло. Жена Дракулы по-прежнему хотела вывернуться из его объятий и делала над собой усилие, чтобы не выворачиваться, и даже когда допускала мужа к себе, на её лице порой мелькало выражение: "Оставь меня в покое". Конечно, он старалась улыбаться, а улыбка получалась фальшивой, откровенно фальшивой.
Жена Ладислава Дракулы прекрасно понимала, что муж от неё хочет - хочет видеть, что приятен ей именно как мужчина. Но потакать этому мужскому тщеславию Илона не могла. Да и следовало ли? "Этот человек как будто забыл, что у нас договорной брак, - рассуждала она.
– Ну, да, в первую ночь я сказала, что вышла замуж потому, что жених мне понравился. Но я вынуждена была это сказать. А теперь я вынуждена изображать женщину, которой нравится быть с ним в постели? Нет, не стану. Всему есть предел. Я не обещала, что буду радоваться постельным утехам. Обещала лишь, что буду выполнять супружеский долг. А когда я говорила, что мне понравился человек, изображённый на портрете, то имела в виду совсем не постель. Я имела в виду, что без неприязни смогу жить с ним под одной крышей, говорить с ним".
Несмотря на всё своё недовольство постоянными приставаниями и неудобными вопросами, Илона отнюдь не хотела жить отдельно от мужа, то есть разъехаться. "Во-первых, не всё так плохо, чтобы невозможно было терпеть, - повторяла она себе, - а во-вторых, как же Ласло? Кто станет о нём заботиться? Ведь Ласло тогда станет жить с отцом".
Именно эта мысль чаще всего помогала Илоне исполнять супружеский долг - исполнение долга было своеобразной платой за право заботиться о пасынке, а заботиться очень хотелось. "Почти тринадцать лет он жил под присмотром одних только монахов. Без матери. Ах, бедный мальчик!" - часто говорила себе новоявленная мачеха и, наверное, поэтому очень скоро стала называть Ладислава-младшего даже не Ласло, а "мальчик мой".
Она говорила так не только мысленно, но и вслух, однако вслух произносила это обращение шутливым тоном. Увы, пасынок был уже давно не мальчик, а разница в возрасте между ним и мачехой составляла едва ли десять лет. Никто не принял бы Илону за мать Ладислава-младшего, разве что - за старшую сестру. И всё же Илона хотела называться его мачехой, а пасынок совсем не противился, и в свою очередь стал шутливо называть её "матушка". По всему было видно, что ему нравится произносить это слово. За минувшие годы он произносил его слишком редко, а теперь будто навёрстывал упущенное.
У Илоны никогда не было детей, и лишь сейчас она получила возможность дать выход материнским чувствам, а Ладислав-младший, Ласло, почти всё время рос без матери и тосковал без материнской заботы, пусть и не признавался в этом. Так два человека нашли друг друга и обрели друг в друге то, что каждый из них искал.
Пусть Ладислав-старший и утверждал, что его сын уже взрослый и в материнской опеке не нуждается, но Илона чувствовала другое - юноша нуждался в матери. Всякий человек нуждается в том, чтобы произнести слова "мама" или "матушка" достаточное количество раз. А пасынок в течение девятнадцати прожитых лет произносил эти слова вовсе не так часто, как хотел. Когда он воспитывался при дворе епископа Надьварадского, то просто не мог найти применение словам, обращённым к женщине. Там не было женщин. Никаких.
То, что Ласло воспитывался как в монастыре, проявлялось очень явственно. Юноша с робостью смотрел на всех женщин без исключения. В том числе и на служанок в доме. Говорил с ними мало и опускал глаза, как делал бы монах. Даже перед мачехой он робел, но победить робость помогало то, что все разговоры с ней велись как будто понарошку. Мачеха и пасынок говорили друг с другом так, будто всё - лишь игра. Но играли они увлечённо, с радостью.
Илона не могла вспомнить без улыбки, как Ладислав-младший, стоя на табуреточке, и вытянув руки в стороны, сказал:
– Матушка, я сейчас похож на огородное пугало.
Увы, именно так следовало стоять, чтобы портной, приглашённый в дом, мог снять мерку. Когда "мальчик" сравнивал себя с пугалом, портной как раз обмерял длину рук, поэтому Илона ответила:
– Ничего-ничего. Немного побудешь пугалом, чтобы после выглядеть, как подобает. Не то вконец обносишься и что тогда? Вот ты сам называешь себя пугалом. А не боишься, что пугалом тебя назовут другие?
Меж тем портной закончил обмер и на чёрной дощечке, которую он оставил на столе, появилась ещё одна, последняя, цифра, начерченная мелом.