Приорат Ностромо
Шрифт:
Устал. Вымотался. Иссяк.
Хорошо, хоть в воскресенье силы были. По первости, «прокол» в «Дзету» держался в поперечнике двадцати или тридцати метров. К вечеру спецам из гражданской обороны, милиции, пожарным и военным удалось вывезти почти всех из Щелково-40.
Это было страшно. Превозмочь ураганный ветер почти невозможно, а близко к «эпицентру» задувало под пятьдесят метров в секунду! Доходило до того, что мы привязывались канатами к танку «Т-64», и лишь так, ощущая себя воздушными шариками на веревочках, пробирались в полуразрушенные, трясущиеся дома, чтобы вытащить, выцарапать перепуганное
Нас чудом не придавило в кинотеатре «Тахион» — выводим последних эвакуантов, и тут здание кренится. С оглушительным звоном лопаются стальные балки, и культурное учреждение валится. Если подумать…
Встряхнувшись, я снова нахлобучил капюшон. Если подумать, то минувшие дни не были заполнены сплошным негативом. Меня восхищали наши люди, которые буднично, как бы мимоходом совершали подвиги, балансируя на грани.
Как Гирин волок раненого мальчишку, цепляясь буквально за землю, за пучки травы! Его сносило, а он упрямо полз, пока танкисты не добросили до Ивана канат…
А Васёнок? Этот балбес забежал в разгромленный магазин «Спорттовары», и переобулся в шиповки — для пущего упора! А я потом оплывал ужасом, следя, как он загребает землю против губительного воздушного потока, согнувшись, почти падая…
И разве я напрасно волновался? Скольких унесло безвозвратно в иной мир, под ужасное грохотанье «глобальной разгерметизации»? Пятерых? Десятерых? Кто их сейчас сочтет?
А когда я позвонил в Пенемюнде — просто так, чтоб знали, куда пропал геноссе Шлак, в Малаховку прилетели добровольцы, человек двадцать «истинных арийцев» во главе с Бадером. Ну, и «мой» спецназ с ними заодно, в первых рядах, — Рустам с Умаром лыбились даже в ночь на вторник, в дрожащем сиянии молний… И Киврин с Корнеевым, и Алёхин — куда ж без него?..
Я поморщился. Причем тут это? Поперечник «портала в инферно» перевалил за сотню метров, и темный, клубящийся вихрь разбух, и сила ветра выросла на порядок… Тлела, тлела у меня надежда, что схлопнется «прокол»! Что утихнет рев, и разойдутся тучи! Нет…
Ревет… Высасывает… А много ли той атмосферы? Глянешь из космоса — тонюсенькая голубая пленочка…
Резко развернувшись, я зашагал к пятистенку егеря Филиппыча, приютившего всю нашу команду, разулся в сенях и шагнул в «залу». Света не было, но в круге из камней пылал очаг. Дым закручивался в гудящую трубу, накрывавшую огонь жестяным конусом, а ярко-оранжевые отблески плясали на стенах.
За длинным столом, усыпанным картами, сидели четверо. Гирин давно сменил изорванный китель на брезентовую тужурку — они с широкоплечим егерем носили один размер. Вайткус откинулся к стене, меланхолично жуя бутерброд, а Васёнок трудолюбиво сооружал себе подобное яство, намазывая паштет на изрядный ломоть чернушки. Руки у него дрожали.
Нахохлившийся Бадер сосредоточенно клацал калькулятором, и я присел напротив.
— Получается, Хорст Оттович?
— Плохо, Михель, — вздохнул директор ЦИЯИ, сокрушенно качая головой. — Нет, рассчитал я хорошо, абер ответ плохой… В «прокол», со скоростью до семисот шестидесяти метров в секунду, уходит порядка кубического километра воздуха в сутки — по пятнадцать тонн в секунду! Но у меня позавчерашние
— Етта… — пошевелился Ромуальдыч. — Хреново!
В окна горстями лупили капли, анафемское свечение нагоняло тьму. Неожиданно шатнулись синие тени, на крыльце затопали, и в обширную комнату шагнули Володя с Антоном, веселые, шумные, увешанные пакетами да сумками.
— Здрасьте! — расплылся Киврин, опуская свою кладь, и заспешил, обращаясь ко мне: — Там всё в порядке, шеф! Малаховку только дождь захватил, да так, кое-где шифер посносило… Но твой-то домина крепкий, кровля железная, прибита — фиг сорвешь! Вон, нагрузили! Понадавали всего…
— А одна, там, мелкая, смугленькая такая, — подхватил Алёхин, выгружая банки из рюкзака. — Марта, кажется…
— Маруата! — поправил Вайткус, распуская улыбку.
— Во-во! Так она нас живо построила! Грозная такая! Куда, говорит, с грязными ногами?! По-нашенски еще плоховато лопочет, но мы ее поняли…
Хохотнув, Ромуальдыч потянулся к гостинцам.
— Етта… Ух, ты… Заливное! Живем…
Киврин, скинув дождевик, пригладил мокрые волосы, и присел за стол.
— Успели хоть? — обронил он, оглядывая собравшихся.
— Йа, — кивнул Бадер, не отрываясь от своих расчетов. — Группа товарища Рахимова вернуться… э-э… вернется через два часа. А мы выдвигаемся к Фрязино…
— «Собачья» вахта! — фыркнул Гирин.
— А техника? — деловито поинтересовался мой зам.
— Оба танка нам оставили, Владимир Федорович, — сказал я терпеливо. — Мехводы дрыхнут в амбаре… И «сто тридцатый» впридачу. Будут завалы, как вчера — танки растащат.
— Гут… — вздохнул Хорст Оттович. — Абер это не решать главной задачи…
— Да уж… — буркнул я. — Таких задачек нам еще не задавали…
Киврин смешливо прыснул, и объяснил причину позитива:
— Вспомнил, как вчера Генка Векшин сказал! Надо было, говорит, сразу этого гада Панкова кончать! И орудие убийства в руке, и возможность! Только, говорит, мотива не было. Зато теперь есть, да поздно… Вот же ж идиот был… — покачал он головой. — Помню, у нас, на ленинградском физфаке… Там, возле отдела аспирантуры, долго один плакат висел. Наизусть выучил: «Памятка аспирантам! Создавая Вселенные, не менять нижеперечисленные глобальные физические константы, найденные мной эмпирически: скорость света; гравитационная постоянная; постоянная Планка; заряд электрона; постоянная Больцмана. Если кто-то из аспирантов попытается это сделать, то будет проклят и отправится жить в созданной им необитаемой Вселенной вечно!» И подпись: «Зав. отделом Бюро Обитаемых Галактик». Поняли, да?
— Б. О. Г.? — ухмыльнулся Гирин.
— Ну!
Бадер вежливо улыбнулся, и снова оплыл в сумрачной тоскливости. Забормотав: «Сейчас я очень хорошо понимаю Оппенгеймера…», он негромко, но с выражением продекламировал:
— Ich bin die Zeit, die alle Welt vernichtet,
Erschienen, um die Menschheit auszuloschen;
Auch о hne dich sind sie dem Tod verfallen,
Die Kampfer all, die dort in Reihen stehen…