Припять – Москва. Тебя здесь не ждут, сталкер!

Молокин Алексей Валентинович

Ночке стало смешно и как-то неловко. В части ее знали почти все, да и поселилась она здесь же, на жилой территории, снимала квартиренку у вдовы какого-то лейтенанта, сгинувшего во время одной из зачисток. Может, насмерть лейтенанта прибили, а может, не совсем. Бродит теперь по Зоне зомбяком неприкаянным, и возвращаться ему некуда. Кто ж его такого ждать будет? Не принято нынче ждать. Сама вдова получила за лейтенанта «смертные», да и укатила к маме с папой, молодая еще была, бездетная, а квартира в городке осталась пустовать. Кому она нужна здесь, эта квартира? А тут – какая-никакая, а денежка, пусть почти

символическая.

Знали Ночку местные обитатели, некоторые догадывались даже, чем занимается, другие тоже догадывались, но неправильно, хотя логика в их догадках была. Чем может заниматься молодая девка в воинской части предзонья? Да именно тем самым и может. Подцепить, конечно, какую-нибудь гадость можно запросто, военные ведь тоже в Зону ходят, но, с другой стороны, и заработать можно нехило. И не узнает никто, посторонних здесь нет. Ночка таких не разубеждала. Ей, в сущности, было наплевать, что о ней думают. Здесь она работала, не ночная бабочка – сова, птица тайная, дневным глазом невидимая. А жить в полную силу собиралась не здесь, а все, что случается до настоящей жизни, – оно как бы и не существует. Ошибалась, конечно. Многие ошибаются. Пернатые души особенно. И не только здесь, в предзонье.

Жалко было расставаться с «Совушкой», привыкла она к своему аппарату, пилоты вообще относятся к своим машинам как к живым существам. А как же иначе? Ведь если не верить в машинную душу, то получится, что какая-то железка, и на тебе – летает! Железки сами по себе не летают, летают души людей, вложенные в эти железки. И пилоты.

Ночка быстренько собрала вещи. Вещей-то было всего ничего, так, сумка туристическая да рюкзак. Считай, с чем приехала, с тем и уехала. Карточки, их было три, зеленая, с какой-то нарисованной букарашкой на фоне травы, серо-серебристая и еще золотая. Пин-коды она помнила наизусть. Немного наличных, тысяч десять деревянными – это в карман джинсов. А карточки и документы – за пазуху, в бюстгальтер, как мама учила… Мама говорила «лифчик». Все-таки неудобно, наверное, городские девушки носят карточки в другом месте, в сумочке, как их сейчас называют – клатч? Подходящей сумочки не нашлось, ладно, сойдет и так… В Москве она во всем разберется, она быстро учится. Научилась же летать, научится и столичной жизни.

И тут Ночку прихватило, она даже на ногах не удержалась, опустилась на диван и так замерла.

Не будет больше вечернего предполетного не то холодка, не то озноба, росы на растяжках, тихого ворчания мотора за спиной, не будет распахнутого, испещренного багровым и желтым пространства Зоны под ночными крыльями «Совушки». Никогда больше она не увидит пронизанного сияющими во тьме жгутами силовых полей пространства Зоны Великой, не глазами, это глазами не увидишь, это видишь по-другому. Ведь Зона – она каждую ночь разная, когда напряженная, налитая страшной силой, Зона перед выбросом, а когда тихая, словно сытая кошка. Опасная всегда, и всегда по-разному.

И людей Зоны тоже не будет. Они просты, люди Зоны, иногда корыстны и злы, иногда добры и бесстрашны, чаще безразличны – они всякие. Они предсказуемы, как смерть, и так же неожиданны. Но в Зоне живут только те, кого она приняла, в крайнем случае те, кого она терпит. Но последние – недолго.

Девушка почувствовала, что Зона совсем рядом, словно присела с ней на дорожку, ах, подружки-подруженьки, одна уходит, другая остается…

«Дура, – подумала девушка, – романтичная дурища, понапридумывала тут всякого. Так ведь и рехнуться недолго. Нет, пора убираться отсюда, пора…»

Ночка набросила лямку рюкзака на плечо, ловко подхватила нетяжелую сумку, заперла дверь, оставив ключ под ковриком, и решительно зашагала к КПП.

Зона пушистым котенком свернулась у нее где-то под сердцем. Ночка не понимала, что это Зона, но чувствовала тепло, и от этого ей казалось, что все будет хорошо. А если бы и понимала, разве может женщина прогнать котенка? Разве что стерва какая, но Ночка стервой не была, не случилось у нее еще достаточно поводов, чтобы стать стервой. А так – тепло и не одиноко, чего еще надо?

Ми-ми-ми…

Ночка. Перегон

– Говорю же вам, пан полицейский, к жениху ездила. – Ночка посмотрела на полицейского честными глазами. – Ну чего же тут непонятного, ждала его, ждала, как дура какая, а от него полгода ни ответа, ни привета. Ну, я собралась скоренько, да и поехала. Да напрасно съездила, даже не повидались, сгинул он в Зоне, как и не было.

– К жениху… – недоверчиво протянул полицейский. – Много вас таких, к женихам которые. А скажите-ка мне, девушка, как вам удалось проникнуть на охраняемую территорию, да еще и обратно выбраться? Документы какие-нибудь на этот счет имеются? Или как?

Ночка, стесняясь, полезла за пазуху, чувствуя себя уж вовсе деревенской дурехой, да и пусть, лишь бы отвязались, да хоть бы отвернулся, рожа пассатижная!

Пассатижная рожа отворачиваться и не подумал, напротив, наблюдал за Ночкиными мучениями с каким-то садистским удовольствием. И понятно было по пустому мутно-ленивому взгляду, что не женщину он видел в Ночке, а некий бесполый, совершенно безразличный его мужскому организму объект. Существо полностью зависимое от его воли, бесправное и слишком доступное, чтобы интересоваться им всерьез.

Так, походя, в соответствии с собственным пониманием профессиональных обязанностей, смешать с прочим человеческим мусором, скапливающимся на станциях близ Припяти, да и делу конец. Даже обыскивать было неохота, да и брезговал он касаться задержанной, кто знает, чего эта деваха нахваталась там, в предзонье? В изолятор, а там есть кому ею заняться. Им за это деньги платят, вот пускай и разбираются. А он свое дело сделал, задержал. Надо же хотя бы раз в день кого-то задерживать?

– На похороны, значит, – разочарованно протянул полицейский, прочитав бумагу из комендатуры, выданную Ночке предусмотрительным майором Репрингером. – В Зоне жених служил… Да… Хорошо, если хоть хоронить было что.

Лицо у него на миг приобрело почти человеческое выражение.

– Ладно, ступай. Но смотри, до завтра не уедешь – заберу в изолятор до выяснения. Положено всех подозрительных, которые из Чернобыля вышли, забирать. Приказ такой. Кто вас знает, что вы такое. Жених, не жених, а порядок все равно должен быть. Тут вам не танцплощадка, тут режимная территория.

Ночка хотела было спросить, а что такого преступного в том, что она едет из Чернобыля в Москву, но не стала. Отстал – и ладно.